90

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СИСТЕМА И НАЦИОНАЛЬНАЯ

МЕНТАЛЬНОСТЬ: русско-польская альтернатива

А.В. Липатов

Москва

Русские и поляки имеют общую праславянскую родословную. Русские и поляки изначально близки географически. Русские и по-ляки всегда находились в прямых контактах. И при этом их мен-тальность может служить одной из иллюстраций полярных расхо-ждений внутри славянства, а их совместная история – абсолютным опровержением благостного мифа «славянского единства» и «сла-вянской взаимности».

Различия в ментальности и культуре этих двух братьев во славянстве появляются и нарастают первоначально в силу обще-европейских факторов внутренней дифференциации европейской цивилизации. В процессе разделения христианства восточное и часть южного славянства оказывалось в кругу Pax Orthodoxa, тогда как все западное и другая часть южного славянства – в кругу Pax Latina. Отсюда вытекают все последствия конфессионально-куль-турного плана, правовых особенностей, интеллектуальной жизни и художественного творчества. Причем особым фактором степени открытости внешнему миру был язык культуры. Латынь напрямую связывала католическое славянство со всем современным Запа-дом – церковным и светским. Отсюда и тип образованности Slavia Latina, и появление первых славянских университетов (Пражский – 1348, Краковский – 1364). Церковнославянский язык ограничивал мир славянского православия потребностями локальной Церкви: с греческого переводилось только то, что было необходимо для ее деятельности в местных условиях, а единственными переводчика-ми были духовные особы1. Тем самым высокая светская культура Византии оказалась невостребованной со всеми вытекающими от-сюда последствиями для Slavia Orthodoxa.

Локальным фактором дифференциации культур и самосоз-наний двух славянских соседей были особенности местной исто-рии самой государственности Руси и Польши. Их типологическое – в рамках Slavia Christiana – подобие времен договорной эпохи рас-палось вследствие монголо-татарского нашествия. История Поль-ши, отбившей вторжение Востока, продолжала оставаться эволю-ционной, история же Руси с той поры становилась прерывной. Во времена «осени Средневековья» на Западе Европы, те русские князья на ее Востоке, которые оказались в государственном про-странстве Золотой Орды, усвоили многие особенности ее системы власти, стиля правления, характера отношений и ментальности

элиты власти.²Санкционированное Ордой возвышение Москвы отражало как степень отторжения ею традиций древнерусской го-сударственности договорной эпохи, так и зрелые формы присвое-ния ориентальной социотехники своего суверена, которая прояви-ла свою результативность как в сфере военной, так и администра-тивной. Появился столь отличный от древнерусских времен тип правителя – раболепного перед владычествующей Ордой и деспо-тичного властелина, низводящего своих подданных до рабского состояния. Народная мудрость отразила этот новый, с возвышени-ем Москвы ставший традиционным метод правления в горькой прибаутке: «Бей своих, чтобы чужие боялись».

Усвоенный Москвой опыт своего восточного суверена позво-лил ей подчинить себе русские земли огнем и мечом (что потом уже в официальном оформлении русской истории во времена Им-перии и при выработке великодержавной идеологии было нарече-но «собиранием русских земель»), а затем завоевать и сами хан-ства распавшейся Золотой Орды. Московская альтернатива древ-нерусской истории окончательно возобладала с кровавым унич-тожением альтернативы Новгородской – живой традиции государ-ственности Домонгольской Руси и одновременно русского аналога того типа современной западноевропейской государственности, которую представлял южнославянский Дубровник или романская Венеция.

Победа средневековой Москвы сперва над своими, потом над чужими сформировала государственную идеологию, ментальность властной элиты, одновременно положив начало разломам между системой государства и порабощенным им народонаселением. Вера в эффективность самодержавия зародилась на беспреко-словном подчинении воле царя как помазанника Божьего3, что ис-ключало само присутствие личностного мышления, а тем самым лишало гражданской дееспособности все социальные слои, созда-вая жесткую структуру функционирования власти, одновременно эту власть отчуждая от подвластных. Сознание этого нашло отра-жение в некогда возникшей и по сей день живущей в народе, пого-ворке: «До Бога высоко, до царя далеко». В сознании (же) граж-данского общества эта разобщенность народа и власти стала ос-новой философской рефлексии. И тогда, со времен зрелого Просвещения и романтизма, в историографии и в художественной литературе возрождается мотив Новгорода. Может быть, наиболее афористично сознание отчужденности системы власти выразил А. Хомяков: «Русская самодержавная монархия есть государст-венность безгосударственного народа"4.

В отличие от разлома, имевшего место в истории русской го-сударственности и связанной с ней культурой и ментальностью,

хронологически параллельная история польского государства и польскости была эволюционна5 и национально органична. Орга-нична в том смысле, что инонациональный опыт латинской Европы усваивался здесь не вследствие какого-либо нажима, навязывания извне (не говоря уже о прямом насилии), а как результат осознан-ного и свободного выбора, обусловленного собственными потреб-ностями. Такого рода этно-ментальное своеобразие отражают не только польские памятники историографии, правового и политиче-ского мышления, но и сама история польской государственности.6

С середины XV в. в Польше, сохраняющей суверенность как по отношению к Священной Римской Империи, так и папству, на-чинается специфичная именно для нее эволюция государственной системы. Тогда как в большинстве стран Запада сословная монар-хия постепенно трансформируется в абсолютную, здесь складыва-ется государственная система, квалифицируемая как Речь Поспо-литая. Это название – польская калька с лат. res publica. Вследст-вие ряда законодательных актов XV – начальных десятилетий XVI вв. устанавливается разделение власти между королем и шля-хетским сословием, которое в разных воеводствах составляло от 10 % до 20 % населения. В отличие от своего положения в сослов-ной монархии теперь король утрачивает полномочие суверенной власти. Избираемый на трон представителями локальных шляхет-ских сеймиков (органы земского самоуправления) он присягает со-блюдать законы.

Законодательными же функциями обладал двухпалатный парламент – Сейм. В верхнюю палату – Сенат – входил сам король и назначаемые им представители аристократии и высшего духо-венства. Нижняя же Палата Депутатов состояла из избранных ло-кальными сеймиками шляхетских представителей всех земель. Согласно закону все правящее сословие от короля до безземель-ного шляхтича обладало равными правами, что создавало специ-фическую атмосферу сословного братства (самоопределение: «братья – шляхта») и культивируемого со времен Средневековья рыцарского кодекса чести собственного достоинства личности (са-моназвание шляхты «рыцарское сословие»).

Такая государственно-правовая система в своей взаимообу-словленности типом шляхетской культуры и ментальностью сосло-вия, которое называло себя «шляхетским народом», а свое госу-дарство «шляхетской республикой», предопределила всю специ-фику последующей национальной истории и самопроявления национальной ментальности.

Польский трон никогда не был обагрен кровью, ибо сама сис-тема свободных выборов, принимаемые монархом обязательства и действующие законы исключали такие методы борьбы за власть.

Государство как «общественное дело» (res publica) осознавалось в качестве института, призванного служить шляхте – сообществу индивидуумов, обладающих равными правами, – а тем самым и каждому члену этого сообщества в отдельности. Отсюда вошед-шая в польскую ментальность трактовка государства для личности, а не личности для государства. Гражданский же долг заключался в служении Речи Посполитой – то есть Общественному Делу, а ис-торическим идеалом и универсальным образцом государственно-сти и гражданственности был для шляхты республиканский Рим.

Шляхетский тип культуры и ментальности стал притягатель-ным для третьего сословия, начиная с эпохи Возрождения (XVI в.), а позднее (с XIX в.). Постепенно распространяясь и в крестьянской среде, он тем самым обретал облик общенационального эталона. Его распространенности способствовала как сама система правле-ния, так и многочисленность шляхты, в процентном отношении со-поставимая лишь с Венгрией и Испанией.

Притягательность польского типа государственности, прав, культуры и ментальности шляхетского сословия отражает истори-ческий выбор Литвы, в состав которой входили восточнославян-ские земли, сохраняющие как правовые и культурные традиции Киевской Руси, так и свои княжеские династии. Оказавшись между Московским государством и Польшей, она сделала выбор в пользу последней.

Понятие шляхетского народа имело политическую, а не этни-ческую основу. После объединения с Литвой на основах конфеде-рации (1569) появилось определение Речь Посполитая Двух Наро-дов, что означало политические нации Литвы и Польши, которые включали дворянство этнически польское, литовское, украинское, белорусское, немецкое, а также крестившихся евреев. Этнический симбиоз был возможен благодаря законодательно закрепленной веротерпимости. Если средневековая Польша стала убежищем для гонимых на Западе евреев, то Польша ренессансная во вре-мена Реформации и Контрреформации давала приют всем пре-следуемым у себя на родине – от далеких Шотландии, Франции и Италии до соседней Германии. В следующем – XVII – столетии здесь обретут убежище русские старообрядцы.

Система шляхетской государственности наложила отпечаток на культуры населяющих ее народов. Именно на территории Речи Посполитой существовали предпосылки и конкретные условия для формирования на древнерусской этнической основе украинской и белорусской народностей, отличных от великорусской. Сталкива-ясь с московитами, они ощущали себя не только гражданами дру-гого государства, но и другого типа культуры. Их удивляло рабо-лепное почитание русскими царя, московское бесправие, слепая

покорность властям. Иное этническое самосознание белорусов и их самопонимание как части политической нации Речи Посполитой уже в начале XVI в. знаменует битва под Оршей 8 сентября 1514 г., когда белорусские войска, руководимые князем Константином Ост-рожским, разбили численно превосходящие войска Василия III. Аналогичный пример немцев – преобладающей части жителей польских городов, – которые в войне с крестоносцами поддержи-вали своего польского короля. История службы украинского каза-чества Речи Посполитой, равно как и российско-украинская кон-фликтность, вызванная московским типом отношения к правам и свободам бывших граждан Польско-Литовского государства, – дос-таточно хорошо известна.7

Непонимание имперской Россией ментальности народов унич-тоженного в конце XVIII в. Польско-Литовского государства осно-вывалось на ее собственной ментальности, взращенной историей и практикой государственности московского типа. Силовые методы решения польских и литовских проблем приводили к восстаниям. Насильственная русификация украинцев и белорусов, стремление превратить их в русских на основании внеисторичной идеологиче-ской доктрины, отождествляющей всю Древнюю Русь и всю позд-нейшую историю восточного славянства только лишь с московской государственностью и только лишь с великороссами, привели к результатам, последствия которых мы наблюдаем по сей день.

В то же время в начальной стадии участие украинцев и бело-русов (или как они тогда именовались в Речи Посполитой – руте-нов, русинов, т.е. уроженцев Юго-Западной Руси) в жизни России обусловливалось необходимостью модернизации Московского го-сударства на протяжении XVII-го «переходного» века» от Царства к Империи и в период радикальных реформ Петра I. Как и другие призываемые в Россию иностранцы они являлись носителями за-падноевропейской («латинской») образованности в ее польском варианте, будучи в то же время более близкими в силу не только этно-языкового родства, но и принадлежности к православию. Хотя при этом юго-западнорусский тип вследствие иного уровня культу-ры и связанного с этим характера богословия вызывал враждеб-ную реакцию традиционалистских кругов русской Церкви. Для осу-ществления преобразований России нужны были не взращенные московской государственностью слепо-покорные подданные, по натуре своей лишенные инициативы и активности, а индивидуумы, личности, чья ментальность характеризовалась внутренней свобо-дой, чувством собственного достоинства и самостоятельностью мышления наряду с регулярной образованностью и профессиона-лизмом. Именно такой тип человека являли собой украинско-белорусские граждане шляхетской республики, которые оказались

востребованными в ту пору истории Московского государства, ко-гда в сознании властной элиты появилось стремление к преодоле-нию несоответствия средневеково-московской системы современ-ным европейским реалиям. Для конкретного же осуществления очередных идей, замыслов и планов, связанных с вхождением в Европу, понадобились новые люди, соответствующие этим идеям, замыслам и планам – понимающие их, а потому способные пре-творить их в жизнь. Тем самым вместо традиционной рабской по-корности и порожденной ею инерционной ментальности своих под-данных, чей круг представлений был ограничен стереотипами мос-ковского средневековья, которое исключало интеллектуальную самостоятельность и индивидуальную активность, возникла необ-ходимость в деятелях и деятельности гражданского типа, порож-денного иной государственно-правовой системой и свойственной ей культурой.

Что же касается неприятия идеологически, государственно и культурно чуждой России польской ментальности, психологическая нетерпимость к ней, перерастающая в презрительность, то это от-разилось даже в языке. Так, например, почерпнутые из польского языка слова «гонор» и «панибратство» обрели у нас значение, противоположное изначальному. Гонор – это не «честь» (согласно латинскому и польскому смыслу), а спесь, т.е. именно польская спесь. Панибратство – характер отношений и стиль общения внут-ри шляхетского сословия как равных – независимо от имуществен-ного ценза и занимаемого положения – на русской почве транс-формировалось в понятие бесцеремонно-фамильярного тона – не учитывающего субординацию чинов и пренебрегающего иерархич-ностью, что обретало формы раболепия, которые выражались в самом официальном церемониале. (Только в 1768 г. появился указ Екатерины II, по которому во всех деловых обращениях слово «раб» заменялось на «подданный», но сколько еще это, уйдя из церемониала, продолжало жить силой инерции и традиции в на-циональной ментальности?).

Вхождение в историю для познания объективной правды, а не построения или подтверждения идеологического концепта одно-временно означает и выход из нее, дабы обрести ту дистанцию, которая позволит увидеть и осознать свершившееся в перспективе времени и в свете общецивилизационной аксиологии.

Вся русская история – вопреки российской идеологии и мента-литету – говорит о том, что государство не единственный фактор решения всех проблем, ибо оно само является существеннейшей российской проблемой.

Понять другой народ можно, только осознав собственные его боли и стремления, а не отчужденно обозревая его сквозь призму

собственного самопонимания, видения других в перспективе лишь нашей истории, в свете нашей привязанности к своей стране и своей культуре, не говоря уже о нашей самоидеализации и вере в свою особую миссию. Понимание этого другого способствует и по-ниманию самих себя – наших взлетов и падений. А, может быть, прежде всего – падений, ибо именно они, призывающие возвы-шаться вне и над Европой, постоянно мешают России встать вро-вень с ней.

1 История русской литературы. Т.1. Л.,1980. История русской переводной художест-венной литературы. Т.I. СПб, 1995. История литератур западных и южных славян. Т.I. М., 1997.

2 Гумилев Л.Н. От Руси к России. М., 1992. Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь, Москва, 1997. Трубецкой Н. Наследие Чингисхана. М, 1999. Похлебкин В.В. Татары и Русь. М., 2001. Хара-Даван Э. Русь монгольская. М., 2002.

3 Успенский Б.А. Царь и патриарх: харизма власти в России // Успенский Б.А. Из-бранные труды. Т.I., М.,1996. Там же: Царь и Бог (Семиотические аспекты сакрали-зации монарха в России).

4 Цит. По: Кузмина-Караваева Е. Избранное. М., 1991. С. 334.

5 История литератур западных и южных славян. Т. I–II. М., 1997.

6 Justynski J. Historia doktryn polityczno-prawnych. Torun 2000. Kallas M. Historia ustroju Polski X–XX w. Wyd. IV zmienione. Warszawa 2001. Липатов А.В. Литература в кругу шляхетской демократии. М.,1993.

7 Из новейших обобщающих трудов, посвященных истории Украины, следует преж-де всего отметить следующие: Яковенко Н. Нарис iсторii Украiни з найдавнiших часiв до кiнця XVIII столiття. Киiв 1997. Грицак Я. Нарис iсторii Украiни. Формування модерноi украiнськоi нацii XIX–XX столiття. Киiв 1996. О русско-украинских отноше-ниях: Украина и Россия: общества и государства. М., 1997. Миллер А.И. «Украин-ский вопрос» в политике русских властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб, 2000. О польско-украинских связях: Miedzy soba. Szkice his-toryczne polsko-ukrainskie. Lublin 2000.