27

СОПАС КАК ФЕНОМЕН ВЛАСТИ*

А. Королев Москва

 

Сопас – явление весьма любопытное, представляющее инте-рес и для историков, и для антропологов, и, вероятно, для специа-листов по экономической истории. Но нас сопас интересует как проявление определенного рода властных отношений, типичных для периода перехода от Царства к Империи, как симптом опреде-ленного – опять-таки переходного, не вполне сформированного, если хотите, “сырого” – состояния российской технологической (т.е. властной) структуры1, как нечто, возможное в уже достаточно же-стко организованном, но еще не всеобъемлющем пространстве власти. Поэтому мы попытаемся посмотреть на феномен сопаса глазами исследователя, который в пространстве российской исто-рии, в ее многообразных и порой нелегко объяснимых феноменах и извивах пытается идентифицировать, “засечь” проявление, дей-ствие власти. Траектория возврата Сопас – это ни что иное, как добровольное возвращение бег-лых холопов к своим бывшим хозяевам. В XVII в. подобное воз-вращение было явлением обычным, и поэтому обозначалось осо-бым словом. Удивительно, но как отмечал известный историк А.И. Яковлев в своей фундаментальной книге “Холопство и холопы в Московском государстве XVII в.”, вышедшей еще в 1943 г., этот термин оказался не зарегистрированным в нашей историографии и не попал ни в одно (естественно, из вышедших к моменту выхода книги) словарей древнерусского языка. Нет его и в современных словарях русского языка, во всяком случае, тех, с которыми мне довелось познакомиться2. А.И. Яковлев приводит значительное число примеров, когда в записных книгах и челобитных (датируемых от 1621 до 1670 гг.) говорится о сопасе: “пришел сопаситься”, “пошел на сопас”, “сопа-сился и жил” и т.д. Нагулявшийся в бегах холоп по тем или иным причинам возвращается, надеясь на неизменность известного до-мостроевского принципа – “поклонны главы мечь не сечет, а по- * Текст выступления подготовлен в рамках исследовательского проекта «Микросо-циумы в российском пространстве власти: генезис и механизмы функционирова-ния», осуществляемого при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 02-03-18066а). 28

корно слово кость ломит” – или на сравнительную мягкость (обу-словленную добровольностью его возврата) наказания.

 3/9 1625 г от кн. Богдана Долгорукова сбежал его старинный крепостной человек Федька Кубасов со сносом животов и платья на 17 с четвертью рублей. Но уже 29/12 того же года этот “старин-ный и крепостной холоп пришел к нему по старинному холопству, сопаситься”, заявив, что в бегах он выдал на себя, сказавшись вольным, обманную кабалу кн. Б.М. Лыкову3.

 25/7 1627 г. от Бориса Непейцына сбежала со сносом в 20 руб. с полтиною девка Марфица, дочь его кабального человека Сеньки, и приютилась у Федора Бешенцева, поспешившего выдать ее за-муж за своего человека Корнилку. Но уже 9/3 женка Марфица “со-пасилась и пришла к нему (т.е. Непейцыну) с тем мужем Корнил-кою”4.

В 1638 г. от приказного человека в Заонежских погостах (впо-следствии дьяка) Ивана Дмитриева сбежал закабаленный им быв-ший стрелец Онашко с женой, захватившие снос. В 1639 г., как со-общал в своей челобитной Дмитриев, беглые “сопасаясь, пришли к нему, Ивану, в Новгород”, что, впрочем, не помешало им в 1642 г. снова сбежать5.

Примечательно, что сопас часто не результат ухода – возвра-та как движения по некоей элементарной, привычной, ограничен-ной траектории (хотя часто бывает и так), а конечное звено много-численных и многолетних скитаний по хозяевам, иными словами, результат достаточно длительного освоения пространства власти индивидом. Характерный пример из книги Яковлева.

Беглый холоп Бориса Бибикова Ивашка сбежал от него в 1646 г., пробыл в бегах лет шесть, назвался Олешком, служил в стрельцах и казаках и потом выдал на себя кабалу Ивану Маслову. Но от Маслова он сбежал и пришел к Москве опять в 1652 г. на со-пас к Борису Бибикову, к отцу своему, матери и братьям, но потом снова от Бибикова сбежал на Волгу, кормился на стругах своей работой и затем “пришел на сопас” уже к Ивану Маслову, чем и породил тяжбу между Масловым и Бибиковым6.

Некий холоп Федька Лукьянов бежал от своего хозяина Мат-вея Поздеева трижды – в 1629, 1630 и 1634 гг., причем, судя по документу, каждый раз возвращался к хозяину добровольно (а в последний раз и с женой, обретенной им во время последнего по-бега)7.

Холоп князей Селеховских Никита Скобельцын бежал от хозя-ев в 1610 г. и, сменив несколько хозяев вернулся во двор кн. Васи-лия Селеховского спустя 12 лет после побега, в 1622 г.8

Поскольку часто бежали холопы, связанные с хозяевами толь-ко принципом старины, а у новых хозяев они успевали дать ка-

29

бальную запись, то ситуации сопаса часто давали повод для су-дебных тяжб между хозяевами, в рамках актуального в XVII в. кон-фликта между принципами стариныи записи”. Сохранилось весьма значительное количество документов, отражающих ход и исход такого рода тяжб.

И еще одна любопытная подробность: в документах описаны ситуации, которые можно расценить как инсценировки поимки бег-лых, а в действительности представлявшие собой сговор беглых людей и их прежних хозяев и призванные скрыть факт сопаса. Так, в марте 1649 г. некую женку Авдотью Бородулину люди жены его бывшего хозяина Савелия Нарбекова поймали, когда она пошла на Яузу мыть платье. При этом, как сообщается в протоколе, “на жен-ке платья шуба баранья нагольная, телегрея киндяшная лазоре-ва, шапка шитая золотная, серьги серебряны двойчатки, крест се-ребрен, сапожонки телятинные” 9. Костюм, в целом, не портомой-ный, и дьяк Волков, последний перед этой своеобразной поимкой хозяин женки Авдотьи, в Приказе не без оснований объявил поим-ку Авдотьи инсценировкой, устроенной по сговору с ее бывшими хозяевами Нарбековыми. Очевидно, исполнение закона посредст-вом поимки с участием пристава, в контексте правосознания эпохи, давало большие основания претендовать на беглых, чем добро-вольное возвращение этих последних. И зависимый человек дела-ет все возможное для того, чтобы в ситуации предрешенного воз-врата максимально укрепить права на себя прежнего и вновь об-ретаемого хозяина.

Обстоятельства действия: снос и свод

Холоп бежит от хозяина не с пустыми руками, он бежит, во-первых, “со всеми животы”, т.е. со всем своим добром, а во-вторых, прихватывая множество необходимых ему для жизни на новом месте хозяйских вещей и, конечно, обнаруженные им хозяй-ские деньги.

Судебные акты скрупулезно перечисляют предметы похищен-ного хозяйского имущества: одежду (платья мужеска и женская, кафтаны сермяжные, шубы бараньи, рукавицы козловые, сапоги, шапку суконную красную, шубу овчинную, кафтаны красные на за-ячьем меху красные и вишневые с искрой, а также на меху хрепто-вом, картуз красный с черным околышем, рубахи, порты, юбки, ки-тайчатые душегрейки, штаны оленьи, чулки русские и т.д.); посуду и утварь (оловянные тарелки, ложки серебряные, серебряные рюмки с каких пьют водку (“колпачки”), суды серебряные, чарки серебряные золоченые, братины серебряные, “всякие ларечные кузнии т.п.); орудия труда (косы, сохи, топоры); хлеб и семена;

30

оружие (саблю, пищаль винтовальную); сбрую и упряжь (конскую узду, хомуты, узду наборную, полость санную под красным сукном, подбитую барсом); украшения (перстень розовый с алмазом, оже-релье женское жемчужное, серьги турские с каменьи, венец жем-чужный с каменьем и с звестками (т.е. звездами))... Для того, чтобы добраться до ценных вещей и денег, беглецам обычно приходится, говоря языком того времени, подломить коробью (короб), т.е. вскрыть некое заветное хранилище (коробку, сундук, ларец), где содержится наиболее ценное имущество. Впрочем, часто хватают все, что попадется под руку (“всякую рухлядь”10).

Обычно холоп бежит, сводя со двора хозяйскую животину. Из челобитной: “А живота моего они свели трое лошадей, да четверо коров”11. В 1628 г. от стольника кн. Якова Коркодинова бежал его крепостной детина Мишка Кунахин со значительным сносом, в ко-торый входил двадцатирублевый конь пег”12. Другая жалоба: мос-ковский дворянин Петр Корсаков пишет: сбежали мои старинные крепостные люди, сведя четырех лошадей с санями13. В третьей фигурирует кобыла гнеда с хомутом и вождми”14. Свод в ситуации побега отчасти неизбежен: бежать в ноябре декабре можно было лишь имея шубы, а главное лошадей и сани, так как пешком по морозу и вьюге холоп далеко уйти не мог.

Можно предположить, что, если дворовый человек хочет вы-жить на новом месте, он волей-неволей должен снести хозяйское добро. Если он этого не делает (что редкость), то у него, во-первых, мало шансов убежать, а, во-вторых, куда меньше возмож-ностей нормально устроиться на новом месте. (Впрочем, повто-рим, – случаев бегства без сноса, судя по документам, немного.)

Но есть случаи, когда снос немедленно пускают по ветру, спускают деньги и рухлядь, прогуливают прихваченное при побеге, порой в компании с новым хозяином или хозяйкой. Последнее сви-детельствует о том, что снос далеко не всегда была условием вы-живания, жизненной необходимостью. Снос в этом контексте это своего рода подъемные, полученные иллегальным, “инициатив-нымпутем.

Следует иметь в виду, что снос, в контексте юридических по-нятий XVII в., не есть кража в полном смысле этого слова; это, в сущности, почти не преступление и уж точно не уголовное престу-пление. Так, Соборное уложение 1649 г. наказания за снос, в отли-чие от татьбы, воровства, не предусматривает. Видимо, мелкие житейские события, происходящие в пределах микросоциумов и отражающие различные аспекты отношений в рамках бинарной оппозиции господин холоп”, власть до поры относит к делам, находящимся за пределами государственного интереса. И, с дру-гой стороны, если побег де-факто традиционно расценивается, во

31

всяком случае, до последней трети XVII в., как нарушение зависи-мым человеком своих гражданско-правовых обязательств (на со-временном юридическом языке это называется односторонним отказом от обязательств по гражданско-правовой сделке), то и снос, несмотря на его очевидное сходство с вульгарной кражей, также рассматривается в контексте этих гражданского-правовых отношений.

В любом случае традиционный, “домостроевскийподход гос-подина к ситуации сноса и сопаса, не выводящий ситуацию за рам-ки микросоциума и локального пространства и не вовлекающий в разрешение конфликтной ситуации находящиеся за их пределами административные инстанции, позволял хозяину сохранить в хо-зяйстве дефицитные, и притом едва не потерянные рабочие руки.

Однако все вышеперечисленные примеры сноса и своза отно-сятся непосредственно к ситуации бегства. А как обстоит дело с возвращением, сопасом? В документах мы находим упоминания об удивительных обстоятельствах возвращения.

Беглого холопа сына боярского Василия Малого, Ивашку Ва-сильева, изловили в 1623 г. около Путвиля местные воеводы кн. В.Г. Ромодановский и Г.А. Алябьев. Поймав Ивашку, воеводы пря-мо приступили к делу и пытали его (побеги за государственный рубеж рассматривались в то время как преступление со всеми вытекающими отсюда последствиями). Ивашка показал, что тому четвертый год” (т.е. в 1619–1620 гг.) он из бедностибегал за ру-беж в Новгород-Северский уезд в деревню Уздицу и, проживши там недель шесть, вернулся обратно к Василию Малому. Зимой 1622–1623 гг. Ивашка опять бегал за рубеж, в тот же Новгород-Северский уезд в деревню Погаричи, сведя при этом у Малого ме-рина. В Погаричах он жил у попа Михайлы две недели и туда при-ходил к нему посланный за ним крестьянин Малого Неустройка перезыватьего обратно. Ивашка поддался на уговоры и воротил-ся, приведя того самого мерина, которого он от Малого свел, да прихватив со свора попа Михайлы другого мерина ногайского. Власти отнеслись к приграничным приключениям Ивашки с подоз-рением, вытребовали его в Москву и в конце концов приговорили сослать его в Сибирь на житье15.

В другой аналогичной истории некоему Дементию Петелину при сопасе также достается коурый жеребец”, сведенный бежав-шим от него неким детиной Меркушкой у своего нового хозяина, Ивана Красенского16.

Иными словами, при сопасе в ряде случаев фиксируется воз-врат сноса, во всяком случае как тенденция, как стремление, как демонстрация доброй воли, как некий знак отношений между пови-нившимся холопом и его господином. Хотя понятно, что в боль-

32

шинстве случаев к моменту возвращения (часто отделенного от бегства периодом в несколько, до 10–12, лет) от сноса мало что остается. Более того, в некоторых случаях снос этот прирастает за счет имущества, снесенного/сведенного беглым холопом у своих промежуточных хозяев.

Ненависть к “письму”

Побеги холопов нередко сопровождались также похищениями ими у господ или порчей документов, фиксирующих их кабальный статус. Вот в 1622 г. по подговору бежит от своего хозяина, жильца Андрея Кишенского, некто Андрон Осипов, “кабалу свою выкрат-чи”17.

У колометянина Ильи Кокошкина в 1628 г. сбежал крестьянин, староста некто Ивашка, захватив поместные грамоты и людские крепости18.

В 1627 г. подал явку боярин кн. Д.М. Пожарский, от которого сбежала целая компания, шесть человек, которые, помимо сноса, захватили три заявления хозяина о бегстве некоего Неустроя Куш-никова да пять кабал людских, среди которых были документы как на бежавших людей, так и на не попавших в эту компанию персо-нажей19. Очевидно, уносили все бумаги, до которых удавалось до-браться, без выбора, что было естественно для в подавляющей свой части неграмотных зависимых людей.

В 1620 г. некий Олешка Воейков подал жалобу на своего бег-лого холопа Сеньку Мурзу, Нестерова сына, который, помимо из-рядного сноса, взял у хозяина кабалы на себя, на своего отца и многих других людей, всего на 18 человек20.

В ноябре 1627 г. некто Иван Безобразов подал явку о побеге от него шести его людей, кои, в числе прочего, снесли со двора два ящика с письмом (т.е. с документами): с государевыми, поме-стными и вотчинными грамотами, с писцовыми и дозорщиковыми выписями, с людскими крепостями. Будучи схваченными аж в 500 верстах от имения хозяина, на знаменитой реке Хопре, беглецы показали в расспросе, что они де взяли у хозяина ящики с пись-мом, и они де, разломав ящики и передрав письмо, пометали их в воду на реке Полночаше”21.

В советское время это считалось формой классовой борьбы. Конечно, в уничтожении кабальных документов есть некий практи-ческий смысл это затрудняет доказательство прав хозяина на беглого холопа в суде. Но есть здесь и некое стремление низверг-нуть символическое воплощение власти, запись.

33

Существенно и другое: документально зафиксированных фак-тов возврата похищенных кабальных документов при сопасе не встречается.

Побег как проявление экономического здравого смысла

Как правило, холоп знает, куда он бежит. Фигура подговорщи-ка, доверенного посланца того или иного сильного, состоятельно-го, влиятельного человека, переманивающего чужих холопов, весьма часто всплывает в разного рода делах о поимке и возврате беглых. “Подговорные люди” – это своего рода вербовщики, сти-мулирующие перемещение зависимых людей в пространстве (и тем самым противостоящие упорядочивающему началу власти22). Учитывая то, что беглый приобретает весьма неопределенный и шаткий социальный статус, только некие и значимые для челове-ка экономические и житейские блага (или же просто отчаянная ситуация на старом месте, прежде всего голод) могут склонить его к тому, чтобы бросить насиженное место. Побои и плохое отноше-ние прежних хозяев фигурируют как причина побега не столь час-то. Таким образом, бегство при посредстве и под влиянием подго-ворщика это в каком-то смысле все-таки форма привлечения крестьян и зависимых людей экономическими, а не принудитель-ными методами (и именно с XVII в. эти экономическиеметоды привлечения постепенно утрачивают свое значение). Фактически, это даже не бегство, а незаконный переход от одного хозяина к другому.

Очевидно, в каких-то ситуациях бегство холопа не только трудное, но и неизбежное решение. Причиной вспышки миграции зависимых людей часто является голод; но беглый человек, при-шедший к новому хозяину ради спасения от голодной смерти, ста-новится кабальным холопом практически неизбежно. Как показал в свое время А.И. Яковлев, в голодные годы масштабы похолопле-ния резко возрастают, с среднем в 8–9–10 раз и до 19 раз! (Яков-лев исследовал данные за 1592–1609 гг.)23.

Вместе с тем, возвращаясь к голоду как фактору похолопле-ния, нужно иметь в виду что, скажем, Яковлев проводил свои под-счеты на материалах временного отрезка, где было немало неуро-жайных лет (в частности, голодный 1601 г. и страшные 1602 и 1603 гг.), и значение этого фактора было, по всей видимости, весь-ма велико. Примеры судебных дел, воспроизведенных в книге это-го историка и проанализированные им, в частности, те, где речь идет о феномене сопаса, относятся к более позднему периоду, в основном, ко второй и третьей четвертям XVII в., к относительно нормальным”, не голодным летам (хотя эта нормальность весьма

34

относительна). В это время голод как национальная катастрофа уже, очевидно, не был доминирующим фактором бегства зависи-мых людей.

Технологичность семейных уз

В качестве внешнего, очевидного, лежащего на поверхности мотива сопаса часто выступает желание воссоединиться с семьей, с женой, детьми, родственниками, вновь встретиться с друзьями-приятелями, которые остались на дворе покинутых холопом хо-зяев.

Есть, кстати, множество примеров того, как беглые люди бы-вали схвачены, когда возвращались не для того, чтобы сопаситься, повиниться и остаться, а чтобы повидаться с женами или устроить их побег.

Конечно, стремление вернуться к семье один из наиболее сильных и очевидных мотивов сопаса. Но отчасти и эта ситуация результат своеобразных профилактических действий власти. Стремление закрепить людей, работников, как уже было сказано, являвшихся весьма ценным капиталом на не столь уж густо насе-ленных пространствах России (усилившееся после известного кри-зиса 70-х гг. XVI в.), дефицит рабочих рук заставляли хозяев сти-мулировать браки находящихся в их распоряжении людей, и не только для того, чтобы получить прибавление в семействах зави-симых людей и, следовательно, лишние рабочие руки, но и для того, чтобы крепче привязать работника, особенно работника муж-ского пола. Равным образом новые хозяева стремились поскорее женить прибившихся к ним беглых холопов. Более того, зафикси-рованы случаи, когда новые хозяева насильно выдавали замуж зависимых людей, при находившихся в отсутствии или в бегах мужьях. Иногда беглые мужья возвращались, и налицо был весьма тяжкий по тем временам грех двоемужества подобная ситуация, кстати, регулируется особой статьей Соборного уложения (ст. 26 гл. XX). Весьма распространена была также и практика, когда на женуловили холостого холопа24.

Необходимо также учитывать, что, при незыблемости, во вся-ком случае, в XVII в., закрепленного и в Соборном уложении 1649 г. (и более ранних сводах законов) принципа нерасторжимо-сти брака холопов и, следовательно, неразделения мужа и жены, существовала большая степень неопределенности в отношении того, “по мужуили по женедолжна отдаваться семейная пара в случае, когда у мужа и у жены разные хозяева.

Семья, семейные связи, таким образом, уже в это время ис-пользуются как ресурс власти, средство удержания работника и

35

подданного. (В скобках: как и в СССР, когда оправляли в зарубеж-ные командировки только семейных, оставляя жену и детей своего рода заложниками; даже у разведчиков, отправляемых за рубеж, на родине должны были оставаться семьи).

Но, очевидно все же, что основная, главная мотивация сопаса эмпирическое установление того, что на новом месте экономиче-ские условия существования оказались не лучше, чем на старом. И в этом смысле сопас это проявление экономического здравого смысла индивида, в той форме и той степени, каковые была дос-тупны определенному социальному слою в определенную эпоху.

Российская империя как машина локализации

Можно выделить некоторое число базовых характеристик им-перии как специфического государственного образования.

В интересующем нас аспекте, с точки зрения организации и функционирования власти, империя это технологическая маши-на, способная функционировать макротехнологически и стратифи-цировать наличную территорию как единое пространство власти.

В России империя прежде всего призвана была завершить создание технологической структуры, которая способна локализо-вать население и обеспечить существование целостного россий-ского пространства власти. То есть обеспечить создание и воспро-изводство ситуации, в которой технологии локализации станут до-минировать на всем пространстве империи.

В более широком плане переход от Царства к Империи озна-чал появление качественно новых машин власти, способных в бес-крайнем российском пространстве уничтожить стихийный элемент (подобно тому, как власть после подавления булавинского восста-ния уничтожила казачьи городки на Дону, это порождение стихий-ной, “народнойколонизации25) или, во всяком случае, эффективно противостоять ему. Империя предполагает передачу всех важней-ших, базовых технологических операций на макроуровень и осу-ществление их прежде всего посредством мощного, разветвленно-го государственного аппарата.

Как известно, российское пространство власти, в частности, “центррусских земель в Северо-Восточной Руси сформировался в свое время под сильным воздействием монгольского завоевания, ига. Устойчивость и легитимность центральной московской власти долгое время поддерживалась не столько силой самого московско-го великого князя, сколько потенциальным карательным вмеша-тельством Орды. Это позволило московским князьям создать центр власти еще до образования единого централизованного государства.

36

Этот центр и организованное вокруг него пространство без ка-ких-либо серьезных внутренних вызовов просуществовали до вто-рой половины XVI в.

Именно в это время начинается глубокий кризис российской структуры власти. Сначала он развивается латентно, скрытно, тлеет, как горящий глубоко под землей торфяник, а затем прояв-ляет себя в бурной полосе политических потрясений (от опрични-ны до Смутного времени). Но уже в 70-е годы XVI в., период вели-кого запустения Руси, обнаружилось, что власть не в состоянии воспроизводить условия собственного существования, и прежде всего она не в состоянии удержать на месте, локализовать насе-ление.

Масштабы катастрофы, которая обрушилась тогда на Москов-скую Русь, и миграции-бегства из Северо-Восточной Руси, были весьма впечатляющими. По подсчетам Н.А. Рожкова, в Московском уезде в 80-е годы XVI в. запустевшие деревни составляли 76 % общего числа, а вновь возникавшие всего 0,1%. В Можайском было до 86 % пустых деревень, в Переславль-Залесском от 50 до 70 %... Именно в 70-е годы XVI в., как свидетельствует все тот же Рожков, “слабые зачатки отлива населения, наблюдавшиеся в некоторых из этих уездов (Московской Руси. – С.К.) в 50–60-х го-дах, превращаются... в интенсивное, чрезвычайно резко выражен-ное явление бегства крестьян из Центральной области”26.

Конечно, сыграли какую-то роль и опричнина (хотя запустение началось до опричнины), и разорительный набег крымских татар Девлет-Гирея на Москву в 1571 г. Но, похоже, с точки зрения гло-бальной исторической логики главная причина разразившегося кризиса заключалась в том, что технологии власти, сформировав-шиеся в российском пространстве, оказались неадекватными но-вым параметрам этого пространства. Пространство в эпоху Гроз-ного резко расширилось, были завоеваны Казанское и Астрахан-ское ханства, после чего открылась возможность колонизацион-ного движения на Восток. А технологии власти эволюционировали крайне медленно.

Между тем в условиях нового, необъятного, бескрайнего гео-графического пространства, создающего возможности практически неограниченной, вплоть до достижения так называемых естест-венных границколонизации (от Северного до Черного морей и от Балтики до Тихого океана), любое резкое приращение территории ставило проблему приспособления старой структуры власти к но-вой ситуации, ее переналадки”. Расширение российского про-странства было, таким образом, вызовом той властной структуре, которая стягивала это пространство воедино. Сохранить ее можно было, лишь удержав, локализовав население.

37

Суть коллизии, таким образом, вовсе не в том, что механизмы власти не распространялись на вновь освоенные территории, на окраины. Главное, что при резком расширении территории преж-няя структура власти уже не могла контролировать население да-же в рамках традиционного государственного ядра. Выживание государства зависело от способности создать новую структуру власти, соответствующую новому качеству пространства и способ-ную обеспечить жесткую локализацию населения.

В этом свете понятной становится формула знаменитого ис-торика С.М. Соловьева: “Прикрепление крестьян это вопль от-чаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении”27.

Впрочем, этот вопльвыразился в цепи весьма последова-тельных юридических актов и практических мероприятий. Сначала устанавливается единообразный срок переходов крестьян от по-мещика к помещику (“Юрьев день”, а точнее неделя до Юрьева дня осеннего, 26 ноября, и неделя после него28). Затем учрежда-ются заповедных лета”, когда переходы запрещаются (первый из них – 1581 г.). Затем эта временная мера, будучи многократно по-вторена, фактически становится нормой. Наконец, переходы кре-стьян запрещаются вовсе закрепление их за тем или иным вот-чинником или помещиком становится нормой де-юре.

Одновременно ужесточается отношение законодателя к холо-пам и кабальным людям. Б.Д. Греков, вслед за Н.П. Павловым-Сильванским, выделяет в истории кабального холопства два пе-риода: первоначальный и после указа 25 апреля 1597 г. Сначала, по Грекову, кабальные люди не были холопами. (“Никаких призна-ков приближения состояния кабалы к полному холопству в XV и значительной части XVI вв. нет”29). До 1597 г., полагал историк, ка-бальные люди были свободными должниками, обязавшимися вза-мен уплаты процентов служить во дворе господина бессрочно, до уплаты долга. Однако закон 1597 г. разрешает служить без крепо-стей только шесть месяцев, по истечении которых человек должен перестать быть добровольным слугой (т.е. наемным человеком и субъектом права). Иными словами, его вынуждают дать на себя служивую кабалу, более того, – с этого момента, с 1597 г., дача на себя служивой кабалы означает превращение в пожизненного хо-лопа30.

Непрерывно ужесточается механизм поиска беглых и увезен-ных другими помещиками крестьян, увеличиваются сроки их воз-вращения сначала с пяти до десяти, а потом до пятнадцати лет. Наконец, в Уложении 1649 г., утверждается принцип бессрочного возврата беглых или увезенных: “отдавати беглых крестьян и бо-

38

былей из бегов по писцовым книгам всяких чинов людем без уроч-ных лет” (ст. 2 гл. XI).

В результате нерегулируемое движение населения по бес-крайним российским просторам существенно ограничивается. С середины XVII в. стихийная миграция лично свободных и откре-пившихсялюдей существует лишь как некий фон инициируемой и регулируемой центром колонизации российского пространства. Торжествует практика, которую тот же С.М. Соловьев назвал лов-лей и усаживанием”31.

Тем не менее юридические и административные меры первой половины XVII в. сопас не уничтожают. Он сохраняется можно предположить, как своего рода рудимент практик докрепостниче-ских, далекий отзвук тех времен, когда крестьянин имел право от-каза”, перехода от одного хозяина к другому (и предшествующей эпохи, когда крестьянин был связан определенными условиями, но не конкретными датами перехода), а кабальный человек мог вы-платить лежащий на нем долг и легально уйти от хозяина. (При этом, разумеется, нельзя забывать, что сопас практика прежде всего холопская, а не крестьянская, а на холопов, как известно, право отказаникогда не распространялось.) Еще точнее, сопас это рудимент ситуации до 1597 г.”, т.е. упраздненных (хотя, веро-ятно, не столь доступных кабальным людям), но все же когда-то легитимных практик выхода из холопского состояния (наличие поч-ти неизбежной при побеге, а порой и при возвращении фигуры подговорщика, определяющего для беглого новую точку его пре-бывания в пространстве власти, тому свидетельство).

С определенными основаниями сопас можно рассматривать как преодоление стихийного (и следовательно абсолютно нелеги-тимного) начала. Действительно, обычная для XVI в. практика, ко-гда заинтересованный в переходе кабального человека хозяин уп-лачивал его долг прежнему господину (и брал с него кабальную запись на ту же сумму), сменяется ситуацией самовольного ухода, причем ухода со сносом, при которой прежний хозяин не только не получал компенсации выданного некогда долга, но и терял часть своего собственного добра.

Подговорщики, агенты неких субъектов власти, действующие против системы власти во имя отдельных ее носителей, провоци-руют эту стихийность.

И в этой ситуации сопас, являясь признанием законности прав первого хозяина и некоей незыблемости установленной системы отношений власти, может рассматриваться как акт, восстанавли-вающий статус-кво и укрепляющий систему власти как таковую.

Так или иначе определенная инерция свободы (конечно, отно-сительной) перемещения в пространстве и распоряжения собой и

39

своей рабочей силой сохраняется и в период, когда сами эти прак-тики перемещения перестают быть легитимными (феномен сопаса тому свидетельство), хотя, под воздействием вышеизложенных трансформаций власти, постепенно затухает.

Несостоявшийся конфликт государства и власти

Очень важным для понимания того, как функционировала до-имперская машина власти, представляется факт наличия двух ти-пов зависимых людей на Руси: крестьян и холопов32. Крестьянин прикреплен к земле, которой, в свою очередь, владеет тот или иной землевладелец (вотчинник, помещик, монастырь, государст-во). Холоп находится в зависимости от конкретного человека. По-этому когда земли переходят из рук в руки, крестьяне, “сидящиена этой земле, также меняют своих владельцев. Холопы же, при-надлежащие определенному хозяину, из рук в руки не переходят; более того, на Руси существовала традиция, когда по смерти хо-зяина согласного его духовной холопы, дворовые люди (или значи-тельная их часть) отпускались на волю (часто превращаясь после этого в зависимых крестьян).

В контексте нашего сюжета, однако, главное то, что холоп не платит налогов, податей, дани и в этом смысле он не является подданным.

Фискальные интересы государства заставляют его сопротив-ляться неконтролируемому похолоплению населения, т.е., в одной, социально-экономической, логике, противостоять экономическим амбициям вотчинников и помещиков, а в нашей логике, логике ста-новления определенного рода технологической машины, машины власти, – противостоять предельному ужесточению властных тех-нологий. Так, закон 11 октября 1555 г. о добровольной службе за-прещал холопить наемных слуг и кроме того, пресекал попытки использовать ложные обвинения в сносе как повод для похолоп-ления эта норма, кстати, сто лет спустя почти дословно была воспроизведена в Уложении 1649 г. (см. ст.17 гл. XX). В 1556 г. ус-танавливается обязательность отпуска пленных по смерти их дер-жателя-господина, в 1558 г. назначается смертная казнь и госпо-дину и чиновнику, составившим подложную крепость на вольного человека, а указ 15 октября 1560 г. запрещал должникам идти в холопы даже при их собственном желании33.

Не случайно и в Уложении 1649 г., отразившем итоги нового витка закрепощения, ситуацию после великого запустения и Сму-ты, содержится нечто, в однолинейную логику закрепощения или, используя принятую автором терминологию, превращения локали-

40

зации в глобальную, всеобъемлющую макротехнологию не укла-дывающееся. Уложение фиксирует амбиции власти, легитимирует практики закрепощения но одновременно ограничивает экспан-сию власти, создает противовесы, хотя и не равноценные, главно-му вектору ее развития.

Уложение ограничило практику кабаления людей. Сплошь и рядом работник вынужден был брать заем, ссуду под заклад соб-ственной свободы, давая обязательство жить за данным помещи-ком неподвижно”, “прочно”, “безвыходно”. Это был самый распро-страненный способ закрепления-закрепощения и в то же время чрезвычайно невыгодный для государства, поскольку закладчики стали присваивать себе холопью льготу, освобождение от тягла, т.е. от податей и повинностей. Государство утрачивало налогопла-тельщика. Конечно, в жестоком XVII в. никого не волновали такие абстракции, как свобода личности. Поворотить закладчиков в тягло вот что было целью законодателя. И это, несомненно, бы-ло отстаиванием государственного интереса, противостоящего эгоизму власти.

Кроме того, внешнеполитические интересы государства, нали-чие протяженных и слабоукрепленных границ, часто заставляли его сквозь пальцы смотреть на отток активного населения, в их числе изрядного количества беглого люда к границам, в частности, на защищавшие рубежи государства на юге, юго-западе и юго-востоке так называемые засечные черты; на протяжении извест-ного периода времени государство стремилось не столько изло-вить и вернуть беглых, сколько превратить их в служивых людей и употребить для охраны государственных рубежей34.

Однако логика власти, логика закрепощения оказалась силь-нее, и во второй половине XVII в. стало очевидным, что суды сплошь и рядом нарушают нормы Уложения. Зависимый человек удерживается как угодно и в соответствии с установившейся де-сятилетиями традицией (“старина”), и в соответствии с юридиче-ским оформлением (“запись”). Важна способность человека силь-ного удержать человека слабого, малого пусть это происходит даже с отклонением от закона. По глубокому замечанию А.И. Яков-лева, некоторые приказные дьяки, решавшие дела вразрез с бук-вой и духом Уложения 1649 г., смотрели вперед, предвосхищая ситуацию конца XVII или даже начала XVIII в., петровского време-ни, когда все виды различий между холопами различных разрядов исчезли и слились в понятии крепостного35.

Более того, власть выстраивает общество так, что индивид вынужден стремиться не к личной свободе, а к несвободе. Скажем, ограничение закладничества вызвало серьезное недовольство на-селения, вплоть до угрозы бунта, и это не было патологией рабско-

41

го сознания. Просто закрепощение часто было условием выжива-ния чтобы выжить, надо было найти защитника.

Так уж начиная с монгольских времен устроена Россия логи-ка власти неодолима и подминает под себя все иные логики. Власть здесь всегда была гипертрофирована, всегда ставила себя выше государственного начала, экономики, права и тому подобных вещей, что мы в полной мере ощущаем и сегодня, в начале нового века и тысячелетия.

В конечном счете наметившееся противостояние государства и власти, так и не развернувшись в полном объеме, завершилось компромиссом. Холопы были уравнены в статусе с крепостными и стали податным слоем. В этом смысле фискальные потребности государства были удовлетворены. В то же время агенты власти получили возможность полного и неограниченного закрепощения, кабаления зависимых людей, то есть потенциал властных техноло-гий развернулся по максимуму.

Ужесточение техноструктуры

Но власть в течение последнего предымперского столетия преодолела не только сопротивление государственного интереса, но дефекты в своем собственном устроении.

Широко распространенная (и уже упоминавшаяся выше) прак-тика перезывов”, когда одни земле- и холоповладельцы стимули-руют и провоцируют побеги зависимых людей от других земле- и холоповладельцев, несомненно, разрушала существующую, не-разрывно связанную с локализацией, структуру российской власти. В каком-то смысле ситуацию кругового, причем нелегитимного движения холопов от одного хозяина к другому можно сравнить с существовавшей в Киевской Руси практикой непрерывного пере-мещения князей с одного княжеского стола на другой, более пре-стижный и доходный. Как заметил еще С.М. Соловьев, в период княжеских усобиц и борьбы за великокняжеский стол в Киеве пре-делы ни одной волости, ни одного княжества не увеличивались, по крайней мере, приметно, на счет других, потому что князю не было выгоды увеличивать волость, которой он был только временным владельцем”36. Подобная практика, отражавшая эгоизм и ограни-ченность власти, несомненно, носила антигосударственный харак-тер; сама же ситуация была одним из первых в российской истории масштабных проявлений конфликта интересов государства и власти.

Поэтому вполне логично, что ограничиваются возможности перезыва зависимых людей и приема беглых. Между прочим, В.О. Ключевский считал, что к концу XVI в. крестьянин уже не имел

42

реальных возможностей воспользоваться правом перехода, и вве-дение заповедных летбыло не отменой права крестьянского вы-хода”, а ограничением широкомасштабного и практически некон-тролируемого своза крестьян крупными землевладельцами и их приказчиками37. Таким образом, если принять этот вывод знамени-того историка, можно констатировать, что по крайней мере с конца XVI в. ужесточение структуры власти идет параллельно с процес-сом ее саморегулирования и ликвидации разрушительных для тех-ноструктуры властных технологий. Так или иначе, но с 1664 г. при-казчики черносошных волостей и дворцовых сел, непосредственно виновные в приеме беглых, подлежали наказанию кнутом, а с по-мещиков и вотчинников, виновных в приеме беглых, помимо штрафа (зажилых денег), предусмотренного Уложением, предпи-сывалось взыскивать за каждого принятого беглого крестьянина (человека) по одному наддаточному крестьянину, а за принятого после указа четырех наддаточных крестьян38.

Вообще, история свидетельствует о том, что монголоморфная власть может выживать только при условии ее непрерывного са-мовозрастания, экспансии, полного развертывания всех ее потен-ций. На Руси, где власть, опять-таки в силу ее монгольского гене-зиса, была старшегосударства, такого рода возможность выжи-вания и развертывания власти была реальна и, к сожалению, осуществилась. На протяжении всего XVII в., и особенно после принятия Соборного уложения 1649 г. власть, как уже было отме-чено выше, непрерывно поглощаетпространство и фиксирует статус человека как принадлежности, придатка этого пространства. Технологическая структура становится все более жесткой, в ос-новном за счет совершенствования и ужесточения практик локали-зации индивидов в пространстве власти.

Не только отменяются юридически урочные годы сыска бег-лых, и сыск становится бессрочным (это закреплено еще в Собор-ном уложении 1649 г.) – создается государственно организованный и массовый сыск беглых и соответствующий аппарат (Приказ сыск-ных дел и сыскные приказы в уездах), на места посылаются специ-альные сыщики, назначавшиеся из дворян. Сыщики в свою оче-редь получают у воевод стрельцов и отставных дворян для поимки беглых.

Наказуемым становится сам факт побега39. В конце 60-х годов XVII в. урезается право самостоятельного вотчинного суда, пожа-лованное царем крупным землевладельцам. Согласно Уложению 1649 г., это право не распространялось лишь на татиные, разбой-ные дела и политические дела. Указ 1667 г. уравнивал юридиче-скую природу дел о беглых с татиными и разбойничьими делами и отдавал их расследование в руки одних и тех же, государевых лю-

43

дей. Соответственно, сыск беглых перестает рассматриваться властью как дело частное, гражданско-правовое, и становится де-лом государственным.

Во второй половине XVII в. принимаются меры для профилак-тики побегов, в частности, усиливается внутривотчинный контроль, прорабатываются процедуры возврата беглых крестьян и холопов. В 1678 г. проводится подворная перепись населения переписные книги становятся источником при составлении многих крепостных актов.

Наряду с тщательной разработкой и ужесточением набора санкций за прием и держание беглых, принимаются и экономиче-ские меры, делающие прием холопов делом не столь выгодным и привлекательным, как ранее. В частности, в результате подворного обложения после составления переписных книг 1678 г. на значи-тельную часть холопства было распространено государево тягло40. Прием беглых холопов перестал быть присвоением необлагаемой податями по закону рабочей силы. Введение же в петровское вре-мя подушной подати окончательно уравняло холопов (“дворовых и деловых людей”) и крепостных крестьян и фактически означало ликвидацию холопства как специфического сословия феодальной России.

Иными словами, миссия полномасштабного осуществления локализации как базовой для российского пространства технологии власти (включая право наказания за нарушение правил локализа-ции) смещается из микрокосмов и локальных пространств власти в макропространство. Или, можно сказать, локализация становится в полной мере макротехнологией власти.

В связи с этим, феномен сопаса если не исчезает вовсе, то во всяком случае перестает существовать как социально значимое и, в каком-то смысле, знаковое явление.

Сопас как явление переходной эпохи.

Некоторые выводы

Сопас, с точки зрения технологий власти, явление неодно-значное, двойственное, отражающее именно переходный момент в истории России, становление всеобъемлющей системы крепостно-го права или, в других терминах, механизма тотальной локализа-ции в контексте перехода от царства к империи и в то же время несформированность в полной мере крепостнических отношений, наличие не-имперских компонентов в социальной структуре обще-ства (в частности, не облагаемого податями низшего сословия хо-лопов) и не-имперских спецификаций в государстве.

44

С одной стороны, сопас это симптом того, что территория в значительной степени уже стратифицирована властью, и свободы (прежде всего, свободы передвижения) на этом пространстве нет (или ее становится все меньше), и искать ее нет смысла. Поэтому бегство холопа в XVII в. – это не попытка вырваться на свободу и стряхнуть с себя бремя личной зависимости, а весьма рациональ-ная попытка смены хозяина, обусловленная весьма понятными житейскими, в основе своей экономическими, причинами.

Вместе с тем сопас предполагает определенную свободу дей-ствия как беглого зависимого человека, так и хозяина. Это касает-ся как возможностей бегства, так и возможностей приема беглых, как обязательности/необязательности наказания, так и жестко-сти/мягкости такового. Сопас предполагает определенную хотя, после 1597 г., очевидно, уже иллегальную свободу выбора для зависимого человека, во всяком случае, в отношении субъекта и конкретных форм зависимости.

Констатируя наличие такого рода свободы, отметим, что была бы непозволительной модернизацией и, более того, идеологиза-цией проблематики противоположная расстановка акцентов рас-смотрение сопаса в качестве добровольного отказа от свободы, выбора в пользу рабства и т.д. Конечно, у нового хозяина беглый холоп мог найти менее жесткую систему зависимости. В частности, он мог стать добровольным холопом”, т.е. работать у своих хозяев без оформления через документ, в качестве вольного слуги. Бег-лый человек мог стать какого-либо рода наймитом, то есть челове-ком, работающим за плату на тех или иных, более или менее вы-годных для себя условиях41. Судя по документам, в XVII в., по-следнем веке русского Царства, этот слой еще существовал. Но в равной мере беглый холоп мог ухудшить свое положение: новый хозяин, как правило, стремился взять от него кабальную запись. И если холоп бежал от хозяина, с которым он был связан лишь прин-ципом старины, это было очевидным ухудшением статуса.

Сопас очень своеобразная (и имевшая довольно краткое ис-торическое существование) примета времени, отделившего рус-ский мир, представляющий собой совокупность однотипных микро-социумов, микрокосмов власти, и систему, где эти микросоциумы уже очевидным образом встроены в стратифицированное при по-мощи достаточно жестких технологий макропространство. В этом смысле феномен сопаса весьма интересен для анализа и понима-ния российского пространства власти, т.е. территории, стратифи-цированной при помощи определенной системы властных техно-логий. Причем сопас это материализация власти несколько пат-риархального типа, предполагающей определенный симбиоз между господином и холопом. Возможность сопаса в переходный,

45 предымперский период российской истории как бы уравновешива-ет техники принудительного возврата беглых, нарастающие эле-менты будущей имперской техноструктуры, которая оплетает, опу-тывает, подчиняет себе Московскую Русь, становящуюся Россий-ской империей. 1 Используя понятия технологическая структура”, “технологии власти”, автор исхо-дит из того, что власть не существует вне и помимо технологий власти; более того, эти технологии и есть власть. В этом отношении его точка зрения совпадает с пози-цией В.А. Подороги, справедливо подчеркивающего, что технологии власти есть механизм, приводящий в действие саму власть: власть не определяется целями, лежащими вне ее, за рамками стратегии ее самосохранения и распространения в пространстве и времени, и становится властью только благодаря использованию технологических средств, которые она сама вырабатывает. 2 Так, нет слова сопасв 17-томном Словаре современного русского языка”, в котором после сопа” (озерная речная рыба) сразу следует сопатка”. 3 См. Яковлев А. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. Том I. М.-Л., 1943, с. 201–202. ““Кабала” – татарское слово и значит заемная расписка” (Греков Б.Д. Краткий очерк истории русского крестьянства. М., 1958, с.178). 4 См. Яковлев А. Указ. соч., с. 202. 5 См. там же. 6 См. там же. 7 См. там же, с.119–120. 8 См. там же, с.171. 9 Там же, с.188. 10 Разумеется, рухлядь в данном контексте это не старые, сломанные, вышедшие из употребления ненужные вещи (в этом значении слово используется в современ-ном русском языке), а, скорее, некий собирательный термин для различных необ-ходимых в хозяйстве вещей (в судебных документах, кстати, говорится о золотой и серебряной рухляди”. В таковом значении это слово используется и Соборном уло-жении 1649 г. 11 См. Яковлев А. Указ. соч., с. 208. 12 Там же, с.175. 13 Там же, с.178. 14 Там же, с.157. 15 Там же, с. 206. 16 Там же, с.172. 17 Там же, с.170–171. 18 Там же, с.174. 19 Там же, с.158. 20 Там же, с. 323. 21 Там же, с.174. 22 В XVI в., когда практика ухода крестьянина от своего хозяина по закону об отка-зебыла легальной, подобного рода вербовщики (крестьян, не холопов, поскольку право отказана холопов не распространялась) именовались отказчиками, а сами уходящие крестьяне отказывающимися. 23 См. Яковлев А. Указ. соч., с.35, 57–82, в особенности с.66, 68, 82. 24 См. там же, с.127. В делопроизводстве XVII в. мы встречаем еще отдельные слу-чаи, когда принадлежность холопа тому или иному хозяину определялась посред-ством жеребьевки или крестного целования (см. там же, с.127 и 178). 25 Подробнее об этом см.: Королев С.А. Конфликт колонизаций. Российская власть и становление независимых социальных пространств. М., 2001. 46 26 Рожков Н.А. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке. М., 1899, с. 305. 27 Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984, с. 23. 28 До того время выхода, как и условиях выхода крестьян, были в разных местах не одинаковы: Юрьев день весенний, Юрьев день осенний, Николин день, Филиппов день, Рождество Христово, Спасов день, Дмитров день, Святая неделя, Семенов день, Покров и др. (см. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М., 1946, с. 640). 29 Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, с. 664. 30 А.И. Яковлев также отмечает, что указ 25/4 1597 г. “спешит воспретить ликвида-цию зависимости по служивой кабале путем уплаты долгаи разрешил перевод кабальных холопов в полные (Яковлев А. Указ. соч., с. 50). 31 Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом, с. 25. 32 Показательно, что в работах историков и юристов прошлого века крестьяне и холопы обычно рассматривались как два различных сословия (см., напр.: Каве-лин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989, с. 56). 33 См. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, с. 577. 34 Подробнее см.: История крестьянства России до 1917 г. Т. 3. М., 1993, с.124–135. Сюда же: “А от кого збежат кабалные и иные крепостные девки, и вдовы, и кресть-янския дочери, и выйдут замуж Украйнных городов за служилых людей, и за тех дворовых беглых вдов и девок на тех людех, за кого они замужь выдут, имать вы-воду за вдову, и за девку по пятидесять рублев за человека, а за крестьянскую дочь девку, или вдову по десяти рублев” (ст. 27 гл. XX Соборного уложения 1649 г.) 35 См.: Яковлев А. Указ. соч., с.99. 36 Соловьев С.М. Сочинения в 18 кн. Кн. I. Россия с древнейших времен. Тт. 1–2. М., 1988, с. 512. 37 См.: Ключевский В.О. Соч., т.2. М., 1957, с. 314–326. 38 Подробнее см., напр.: История крестьянства России до 1917 г. Т. 3, с. 27–29. 39 В.О. Ключевский констатирует, что впервые попытался вывести побеги из облас-ти гражданских правонарушений, преследуемых по частному почину потерпевшего, и превратить их в уголовное преступление еще указ 9 марта 1607 г. По этому указу розыск и возврат беглых крестьян независимо от исков землевладельцев возлагал-ся на областную администрацию; в то же время указ признавал личное, а не позе-мельное прикрепление крестьян. Но указ этот не действовал в полной мере, по-скольку, как пишет историк, “он затягивал узел обязательных отношений крестьян к господам, когда колебались все основы государственного порядка” (Ключев-ский В.О. Соч., т. 2, с. 325). 40 Подробнее см.: История крестьянства России до 1917 г. Т. 3, с. 34–36. 41 Подробнее см.: Греков Б.Д. Краткий очерк истории русского крестьянства, с.162–166. “Проживая в новых условиях без кабалы, холоп, несмотря на положение бегло-го, в своем гражданском состоянии несколько выигрывает” (Яковлев А. Указ. соч., с. 201).

 

Используются технологии uCoz