6

ИСТОРИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ И ЕЕ ПОДХОД К ЭПОХЕ

СТАНОВЛЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

В.Ж. Келле

Москва

Прежде всего, следует ответить на вопрос, зачем Институту человека понадобилось проводить конференцию на историческую тему. Нет ли здесь противоречия? Мне кажется, все зависит от подхода к проблеме. Ведь дело не в самой истории, а в том, какой ее аспект становится предметом анализа. В данном случае он вы-ражен первым словом названия темы конференции – человек. Не история как таковая, а человек в одном из поворотных периодов российской истории – идея, определяющая содержание и направ-ленность обсуждения. А изучение человека во всех его ракурсах, в том числе историческом, входит в сферу научных интересов Инсти-тута человека. Важно и то, что Институт по своему статусу ориен-тирован на комплексное изучение человека, т.е. реализует интегра-тивную функцию. Поэтому не случайно на тему данной конферен-ции, посвященной исследованиям человеческого измерения конк-ретной исторической эпохи, откликнулись специалисты из самых различных областей гуманитарного знания.

В наше время акцент на познание человека в истории является весьма актуальным и для исторической науки в связи с развитием того относительно нового у нас направления, которое именуется исторической антропологией. В ХХ в. антропологический поворот произошел не только в философии, но и в истории. И он вылился, в частности, в интеграцию истории и антропологии. Процесс этот яв-ляется достаточно сложным.

Антропология возникла как естественная наука, изучающая физические параметры человеческого существа. Затем она сдела-ла предметом своего изучения жизнь, быт, нравы примитивных об-ществ и вошла в состав гуманитарного знания в качестве социаль-ной или культурной антропологии. Но от этого она еще не превра-тилась в историческую науку. Внутренние изменения в прими-тивных сообществах и культурах почти незаметны. Жизнь их проте-кает по одной и той же «программе» в течение очень длительных периодов.

Известный историк, много сделавший и в области методологии исторического познания – М.А. Барг в своей работе «Категории и методы исторического познания», сопоставляя подход историка с позицией этнолога (антрополога), в данном случае – К. Леви-Стросса, пишет: «История и этнология имеют своим объектом по-лярные множества: история – время необратимое, этнология –

7

время обратимое, точнее – неподвижность»¹ . Отсюда – изучение не процессов, а структур. Отличие этнологии (социальной антрополо-гии) от истории состоит также в том, что первая занимается поле-выми исследованиями и имеет дело с реальным «живым целым», которому может ставить вопросы, а истории недоступно непосред-ственное наблюдение, она изучает источники, представляющие собой «фиксированную реальность», и на их основе производит реконструкцию исторического процесса.

Следовательно, отличие истории как науки от социальной (культурной) антропологии весьма существенно. Почему же потре-бовалось и что дает их объединение в форме исторической антро-пологии?

Профессиональный ответ на эти вопросы я нашел в работах видного российского историка, не только свидетеля, но и одного из участников процесса становления исторической антропологии – А.Я. Гуревича. Историческая антропология появилась во Франции в середине ХХ в. Не вдаваясь в предысторию этого направления, отметим только, что его становление стимулировалось неудовле-творенностью историков традиционной историографией с ее акцен-том на политическую историю, деятельность выдающихся лично-стей и т.д. С другой стороны, историков привлекала разработка ан-тропологами методов целостного видения предмета исследования на материале жизни примитивных сообществ, включая быт, нравы, религию, ритуалы, труд и празднества, торговлю, родственные от-ношения и т.д., в их единстве и взаимосвязи, т.к. порознь все это понять было бы невозможно. Антропологам это было сделать го-раздо проще, чем историкам, изучающим сложные и динамичные социальные системы. Но применение этой методологии в истори-ческой науке открывало перед ней новые перспективы. Провозве-стником исторической антропологии явилась школа «Анналов», ко-торая стремилась всесторонне понять человека прошлого и не чу-жда была идее исторического синтеза2.

Анализ реальной истории под углом зрения антропологии – это не просто формальное расширение ее предмета, а сложный про-цесс интеграции исторической науки и антропологии, ибо использо-вание выработанных последней понятий и методов в исторической науке требовало их переосмысления, учета особенностей истори-ческой реальности. Но эта работа не бесполезна, она приносит свои плоды. По словам А.Я. Гуревича «историческая антропология – одно из наиболее перспективных направлений современного гу-манитарного знания». И далее: «Развитие исторической антрополо-гии привело к резкому расширению круга вопросов, которые исто-рик задает текстам, происшедшим из прошлого. Эти вопросы наце-лены на реконструкцию мировидения людей изучаемой эпохи,

8

способов их поведения и лежащей в их основе системы ценностей, на содержание коллективных представлений»3.

Историческая антропология, таким образом, вносит новые из-мерения в познании истории, «ибо погружение в картину мира лю-дей прошлого, в их эмоции и представления означает переход от позиции внешнего наблюдателя к изучению культуры «изнутри», как она воспринималась и переживалась самими участниками дра-мы истории»4. Нет нужды доказывать, как много дает этот подход для адекватного понимания человека прошлых эпох, в частности, рубежа ХVII–ХVIII веков.

Авторитетный методолог истории О.М. Медушевская рассмат-ривает формирование исторической антропологии как преодоление позитивистской парадигмы, вызов традиционным историческим наукам, переход от хронологически-линейного описания событий к изучению структур повседневности, к целостному рассмотрению объекта познания. Антропологическая ориентация исторической науки выдвигает на первый план в познании истории человеческого общества социокультурные группы, а также личность, ее самоиден-тификацию и формы ее идентификации через образы различных моделей поведения.

Естественно, что здесь возникают свои трудности, например, связанные с выработкой нового подхода к историческим источни-кам. Так, описание повседневности по источникам (мемуарам, пу-тевым заметкам и т.д.) вполне может искажать реальность как «дневник иностранца». Важную роль начинает играть не просто установление достоверности источника, как прежде, а его интер-претация, ибо здесь выступает на первый план специфика гумани-тарного познания. Одна из его важнейших особенностей – «призна-ние чужой одушевленности». Объект познания – Другой – не вещь, не просто иной, а равновеликий с субъектом познания индивид, но-ситель информации. Исследования по исторической антропологии актуализируют проблемы эпистемологии гуманитарного знания в целом, ибо оно имеет дело не с отношением субъекта к объекту, а с «триадой» субъект – произведение – человек. За произведением же стоит человеческая деятельность. Иначе говоря, в рамках исто-рической антропологии источник есть не просто средство инфор-мации о фактах, а выражение человеческого творчества5. Посколь-ку же меняется подход к историческим источникам, историки под-ключают в качестве третьей составляющей синтеза истории и антропологии еще и источниковедение. От него во многом зависит успех исследований в области исторической антропологии, а ис-точниковедение обретает антропологический аспект.

Известный источниковед С.О. Шмидт подчеркивает особую важность изучения истории повседневности. С его точки зрения

9

историческая антропология есть «наука о восприятии в разные эпо-хи и в различных социальных стратах окружающего мира… и само-го человека, о своеобразии групповых поведенческих норм и сис-темы их символов, о специфике психологических реакций»6.

Как мы видим, историки, расчищая пространство для истори-ческой антропологии, говорят о различных «преодолениях»: и пози-тивистской парадигмы, и господства надличностных сил или объек-тивных законов. Видимо, это оправдано, ибо принятие новой пара-дигмы работающим историком без преодоления привычных подходов невозможно. Но вместе с тем, возникает вопрос, означает ли появление исторической антропологии, что она заменяет все использовавшиеся ранее методы исторического познания? Или она представляет одно из направлений, хотя и перспективное, но от-нюдь не исключающее иные подходы? Синтез, необходимый для целостного восприятия познаваемого предмета должен осуществ-ляться только на базе исторической антропологии, или она являет-ся одной из составляющих этого синтеза?

Лично я не сторонник противопоставления различных подхо-дов и методов исторического исследования, и утверждение, что годится только историческая антропология, все остальное можно отбросить, мне представляется сомнительным. История настолько сложный многообразный процесс, что однофакторный, однолиней-ный подход здесь недостаточен. Нужна многомерная методология, изучение и сопоставление различных срезов исторического про-цесса, тогда он и может быть воспроизведен в его целостности.

Историческая наука не может отказаться от выявления тен-денций, характеризующих общую направленность исторического процесса в данную эпоху. Социально-политическая история пока-зывает те конкретные силы, которые действуют в это время, его ключевые фигуры. А историко-антропологический подход позволя-ет понять, как все отражалось в жизни, в сознании, в поведении, в системе ценностей социальных групп и отдельных людей, какими чувствами и представлениями люди руководствовались в своих действиях, что их побуждало поступать так, а не иначе. Лишь в единстве все эти подходы к истории действительно дают объемное видение исторического процесса. И историческая антропология вносит в это видение свой собственный вклад.

.

Применение историко-антропологического подхода к россий-ской истории сталкивается с большими трудностями, связанными, прежде всего, с недостатком исторических источников. Так, И.Н. Да-нилевский констатирует, что от домонгольской Руси осталось лишь несколько долей процента написанных тогда книг, а актовых источ-

 

..10

ников в 10000 раз меньше, чем в Европе. Большие потери понесли и другие периоды7. Вместе с тем, историческая антропология по-зволяет вовлечь в научный оборот невостребованные ранее источ-ники. Так, А. Топорков считает, что в середине ХIХ в. в России складывались определенные предпосылки историко-антропологи-ческого подхода. Он называет имена таких выдающихся филоло-гов как Ф.И. Буслаев, А.Н. Веселовский, А.А. Потебня, а также А.Н. Афанасьев, которые начали изучать «самородную безымен-ную поэзию», народные обряды, игры и т.д., проявили интерес к изучению внутренней жизни человека, к его самосознанию. Их тру-ды дают большой материал для исторической антропологии. Кроме того, она меняет сам вектор поиска новых источников. Примером в этом отношении может служить известная работа А.Я. Гуревича «Проблемы средневековой народной культуры», где он широко ис-пользовал, например, «покаянные книги». Аналогичные источники можно найти и российских церковных и государственных архивах.

Переход от Московской Руси к Имперской России представля-ет большой интерес для исторической антропологии. Она способна рассмотреть его под новым углом зрения. Проникая в мировидение людей того времени, в их сознание, мотивы их самоидентифика-ции, она дает более глубокое понимание того, как ощущал себя на-род в эпоху перемен. Изучая характер восприятия разными соци-альными группами текущих событий и изменений, их реакций на происходящее, она может внести свою лепту в объяснение дея-тельности людей этих социальных групп. В итоге, период петров-ских реформ как бы освещается «изнутри».

Когда говорилось, что нельзя судить об эпохе по ее сознанию, то имелось в виду, что это сознание иллюзорно. Но здесь речь о другом. Когда реакцией староверов на преследование и казни были массовые самосожжения, то наука должна изучать общественное сознание эпохи и те иллюзии, которые побуждали их к таким край-ним действиям.

Реформа Петра была, по словам В.О. Ключевского, тем кам-нем, на котором оттачивала себя «русская историческая мысль». Но за прошедшие три столетия выработать единое мнение по во-просу о том, какова ее роль в истории страны она так и не сумела. В. Ключевский писал, что суждения о ней «сводятся к тому основ-ному положению, что реформа Петра была глубоким переворотом в нашей жизни, обновившим русское общество сверху донизу, до самых его основ и корней, переворотом знаменитым, даже страш-ным, как называет его Соловьев; только одни считали этот перево-рот великой заслугой Петра, а другие великим несчастьем для Рос-сии»8.

11

Сторонники первой точки зрения сосредоточивали внимание на том, что реформы заложили в России основы политической и гражданской жизни, включили страну в общий политический поря-док европейских народов. В наше время отмечается, что это была первая волна модернизации России. Другими словами эту мысль выразил еще С.М. Соловьев – приверженец петровских реформ и первый, кто подошел к ним с научных позиций. Он считал, что ре-формы исторически обусловлены и рассматривал их как естест-венный переход народа из одного «возраста» в другой: «Бедный народ осознал свою бедность и причины ее через сравнение себя с народами богатыми и устремился к приобретению тех средств, ко-торым заморские народы были обязаны своим богатством»9. Он называет три средства: развитие промышленности, торговли и вы-ход к морю. Действительно, Россия «мужала волею Петра».

Противоположная позиция основывалась на идеализации до-петровской Руси, ее оценке как носительнице подлинной русской духовности. Реформы Петра губительны для России, ибо ломают ее национальные традиции, нарушают историческую преемствен-ность, подрывают веками складывавшиеся нравственные начала народной жизни.

Личность Петра в народе воспринималась неоднозначно. Го-сударственное насилие, экономические тяготы, приход иностран-цев и другие факторы способствовали распространению разных мифов, в которых Петр представал то как самозванец, то как анти-христ. Царю приходилось преодолевать глухое сопротивление ни-зов. Все это также не могло не сказаться на последующей, вплоть до наших дней, негативной оценке реформ.

Апология Московской Руси и ныне органично сочетается ино-гда с возрождением известной идеологической триады: правосла-вие, самодержавие, народность. Вот один пример: «Идее Святой Руси Петр I противопоставил идею светского государства и свет-ской культуры. С Петром пришло на Русь совершенно другое про-свещение, идущее от другого корня. Прежде целью было небо, ду-ша и жизнь вечная, теперь – плоть, земля и ее блага. Прежде зако-нодателем был Бог, теперь – человек и его разум. Прежде критерием поведения было осознание греха и его искупление, те-перь – утилитарная мораль общежития»10. Поэтому вслед за М. Волошиным Царя-реформатора именуют «первым большевиком в России», заложившим основы последующего «уродливого разви-тия русской жизни» и устанавливают причинную связь «между ан-тинациональной деятельностью «гениального» Петра, разруши-тельной деятельностью масонства и духовного детища последнего – привилегированной касты бюрократического чиновничества и оторванной от народа интеллигенции»11. Московское самодержа-

12

вие было «национальным», а петербургский абсолютизм – космо-политическим, чуждым народу, который жил «тысячелетней тради-цией». Такая вот дремучая точка зрения. Конечно, Петра I есть за что критиковать. Но называть его деятельность «антинациональ-ной» – ретроградство худшего пошиба. Даже М.М. Щербатов счи-тал, что без Петра экономика России достигла бы уровня, до кото-рого она поднялась при нем, лишь к концу ХIХ века. Хорошо из-вестно, что Петр хотел учиться у Запада, а не просто подражать ему. Англичанин А. Тойнби точно изложил замысел петровских ре-форм: «Стратегия Петра Великого была направлена на то, чтобы при включении России в западное сообщество в качестве равно-правного члена сохранить ее политическую независимость и куль-турную автономию в мире, где западный образ жизни уже получил широкое признание»12. Реформы Петра, действительно, были спа-сительными для России: «Без Петра Первого Россию, возможно, ждала бы участь Африки»13. Таков итоговый вывод современного историка, исследователя отношении России и Запада.

В том, что российская бюрократия была отчуждена от народа, сомневаться не приходится. Об этом писали и представители рус-ской интеллигенции, например, А.И. Герцен. Но он звал к социаль-ному обновлению России, а не к возрождению патриархальной ста-рины. Что же касается Святой Руси и благочестия народа, то вот что пишет по этому поводу Н.И. Костомаров, свидетельству которо-го можно доверять: «Несмотря на глубоко нравственное значение, какое вообще придавали строгому подчинению церкви, русское благочестие основывалось больше на внимании к внешним обря-дам, чем на внутреннем религиозном чувстве. Духовенство почти не говорило проповедей, не было училищ, где бы юношество обу-чалось закону Божьему»14.

Нововведения Петра касались армии, административного управления, торговли, промышленности, финансовой системы, культуры высших слоев общества. Считается, однако, что они прак-тически не проникали в толщу народного быта, не затрагивали ве-ковых устоев жизни российской деревни, т.е. основной массы насе-ления огромной страны. Действительно ли это так? Или такая оценка не отражает реальной ситуации, которая складывалась в ходе петровских реформ. И каково было сознание самих активных проводников реформ.

Попробуем вглядеться в фигуры не только простых людей того времени, но и выдающихся личностей. Историческая антропология не считает возможным ограничиться их изучением, но она и не ис-ключает их из сферы своего научного интереса. Обратимся к фигу-ре самого Петра. Когда историки описывают его биографию, обыч-но обращают внимание на его детские переживания, связанные со

13

стрелецким бунтом, на то, как рано он был предоставлен самому себе, на его знакомство с обитателями Немецкой слободы и т.д. Но для истории важно, что младший сын Алексея Михайловича мог стать Петром Великим, осуществить реформы, только поднявшись над своими предшественниками, перейдя в своем сознании из средневековья в другую эпоху, превратившись в человека нового времени. Ведь у иностранцев он мог набраться всему. Но он взял именно то, что было нужно для его последующей деятельности. Как все это получилось? Насколько разительно он отличался от своего отца, видно из следующего описания.

Алексей Михайлович был для своего времени человеком обра-зованным. И при нем в России уже начали появляться иностранцы, иностранные учебники в некоторых областях, иностранные одежды. Но старая Русь с ее изолированностью от внешнего мира и неве-жеством еще господствовала над ним, определяла его образ жиз-ни. Среди его забав и увлечений значилась и любовь к сказителям и сказкам. Сказкой тогда называли не только вымысел, но и обыч-ное повествование. Особенно нравилось царю слушать сказки лю-дей, посетивших дальние страны. Слушание это происходило обычно на половине царицы в ее терему между полуденным отды-хом и вечерней.

И вот… «все смолкало в терему… царь сидел, положив руки на налокотники кресел. В тишине ровно звучал голос сказителя или чтеца.

Рассказывал он как иные нехристи огню поклоняются, как строят капища для золотых идолов, как поганые турки сторожат град Господень.

Рассказывал про птицу страфокомила, про страшного единоро-га и левиафана.

Царь слушал чудные рассказы и тихо шептал: «Дивны дела твои, Господи!»15.

Представить на его месте Петра невозможно. Они были людь-ми разных эпох.

Еще один штрих. Алексей Михайлович увлекался театром. При нем была создана школа, где обучали театральному мастерству. Он требовал, чтобы и придворные являлись на представления. Петр же превратил дворцовый театр в народный. По его указанию на Красной площади была построена «комедийная хоромина», куда допускались и простой люд и иностранцы.

Для исторической науки применение антропологического под-хода тем ценнее, чем дальше изучаемый период отстоит от нашего времени, чем больше он отличается от современности. Начало ХVIII столетия – достаточно далекое от нас время. Подходить к не-му с нашими сегодняшними мерками и понятиями, значит зани-

14

маться его модернизацией. Поэтому следует ожидать, что именно историческая антропология, ее методы помогут нам лучше понять и объяснить духовный мир и деятельность людей далекой от нас эпохи.

¹ Барг М.А. Категории и методы исторической науки. М., 1964. С.106.

^{2 С}м.: Гуревич А.Я. К пониманию истории как науки о человеке. // Историческая нау-ка на рубеже веков. М. 2001. С.170–171.

^{3 Т}ам же. С.173.

^{4 Т}ам же. С.174.

^{5 С}м.: Медушевская О.В. Историческая антропология как феномен гуманитарного знания: перспективы развития. // Историческая антропология: место в системе соци-альных наук источники и методы интерпретации. М., 1998.

⁶ Шмидт С.О. К изучению источниковой базы трудов по исторической антропологии. \\ Историчекая антрополония: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. М., 1998.С. 31.

⁷ Данилевский И.Н. На пути к антропологической истории России. // Историческая антропология: место во в системе социальных наук, источники и методы интерпре-тации. М., 1998.

⁸ Ключевский В.О Курс русской истории. Часть IV. М., 1910. С. 271.

⁹ Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М. 1984. С. 30.

¹⁰ Большаков В.И. Грани русской цивилизации. М., 1999. С. 115.

^{11 Т}ам же. С.120–121.

¹² Тойнби А. Постижение истории. М., 1991. С. 563.

¹³ Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России. М.,1996. С. 81.

¹⁴ Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в ХVI и ХVII столетиях. М., 1992. С. 299–300.

¹⁵ Зарин А.Е. Царские развлечения и забавы за 300 лет. Исторические очерки. Л., 1991. С. 45.