72

ОТ ЦАРСТВА К ИМПЕРИИ: ФОРМИРОВАНИЕ

НОВОЙ ЭЛИТЫ

А.А. Кара-Мурза

Москва

Название конференции – «Между Царством и Империей» – я понимаю как некую смысловую, философско-историческую рамку, позволяющую проблематизировать нашу дискуссию. Что касается уже не философско-исторического, а теоретико-исторического ана-лиза, опирающегося на историческую «конкретику» (а я принципи-ально различаю философию истории и теорию истории) то здесь возникают, конечно, дополнительные вопросы. Имел ли место во-обще в России исторический переход от Царства к Империи, или это метафорические клише, идеологически камуфлирующие сущ-ностную однородность двух эпох? Если этот переход все же имел место, то как долго он длился и каковы его основные вехи? Что составляло институциональную, ценностную и т.п. основу этого перехода? Наконец, был ли этот переход завершен и, если да, то является ли он необратимым?

Очевидно, есть разные пути содержательного ответа на весь комплекс этих вопросов. Мне представляется, что одним из наибо-лее продуктивных является исследование трансформации россий-ской элиты – но не просто как привилегированного класса, а как важнейшего элемента государственной власти и управления. Ина-че говоря, отвечая на весь комплекс поставленных вопросов, я считаю, что, во-первых, переход от Царства к Империи имел ме-сто; что, во-вторых, это, несомненно, была целая эпоха; что, в-третьих, этот процесс носил главным образом институциональный характер и заключался он в глубокой трансформации принципов комплектования российской элиты; и что, в четвертых, главные вехи форсированного перевода одного типа социальности (услов-но говоря, Царства) в иной тип (условно – Империю) локализованы в реформаторских усилиях царя Петра I.

Здесь возникает еще один вопрос, без ответа на который не-возможны дальнейшие рассуждения. А что вообще в истории ве-дет к столь радикальным историческим трансформациям? Что это за «логика вещей», которая обуславливает переход от одной сис-темы власти и управления к другой? В ответе на этот вопрос суще-ствуют, как известно, две полярные крайности. Одна точка зрения сводит все к некоему базисному, материальному (экономико-технологическому по преимуществу) детермининизму, который, якобы, властно навязывает надстроечные изменения. Другая – считает возможным и естественным произвольные изменения об-щественных обстоятельств волею самих правителей. Интересно,

73 что, понимая крайность и односторонность такого рода интерпре-таций хода истории, очень трудно четко выделить «третью сущ-ность», то не просто компромиссное, а синтетическое решение, которое бы примирило и соединило те несомненные «полуправ-ды», которые содержатся в обеих крайних версиях. Мне представляется, что искомую синтетическую интерпрета-цию можно выразить следующим образом: сущностное историче-ское изменение принадлежит деятелям, осознавшим невозмож-ность управлять и властвовать (то есть удерживать общество в состоянии порядка) за счет старых институтов власти и управле-ния. И – что очень важно – понимание и осознание этого происхо-дит не путем логически последовательного, достаточно плавного, рассуждения – такой тип анализа слишком связан с медленной исторической эволюцией и не ведет к быстрым глубоким транс-формациям. Обязательно должен иметь место некоторый «экзи-стенциальный толчок», когда будущий преобразователь ставится на грань властно-управленческого «небытия» и перед ним развер-зается бездна социального хаоса и личной катастрофы. Я здесь не вдаюсь в обсуждение вопроса: объективен ли правитель в осозна-нии этой «катастрофы» или просто мучим фобиями? Фактом оста-ется факт: пережив «экзистенциальный кризис», исторический персонаж начинает действовать. Очень часто исторические источники позволяют довольно точно определить момент «экзистенциального кризиса». Так, мож-но с достаточной уверенностью предположить, что толчком, после которого Петр Алексеевич Романов задумывается (а потом прини-мает ряд конкретных решений) об изменении структуры элиты и госуправления – это известие о стрелецком бунте 1698 г., полу-ченное им на исходе «Великого посольства» по странам Европы. Как известно, уже на обратном пути, в Вене, Петр узнает из депе-ши Ромодановского о стрелецком бунте. Петр возвращается в Россию, хотя и с очень коротким заездом в Венецию, которую он не мог не посетить именно как державу, весьма успешно пара-лизующую многочисленные исторические вызовы. (Версия о том, что Петр заехал-таки в Венецию доказывается в моей недавней книге «Знаменитые русские о Венеции»). Так или иначе, именно то экзистенциальное переживание се-редины 1698 г. (напомню, что в детстве Петр также трагически пе-реживал военные смуты, оканчивающиеся гибелью родных) поло-жило, на мой взгляд, начало целой серии последовательных (хотя и растянутых во времени) политических шагов по упорядочиванию власти и управления и созданию так называемого «регулярного государства». Логическим завершением этого процесса стало вве-дение «Табели а рангах», уподоблявшее гражданскую службу во-енной иерархии. 74

Надэтнический принцип «службы» при Петре окончательно побеждает принцип «крови» и «родовитости» – это и есть новый, закрепившийся при Петре идентификационный канон «русскости». Строго говоря, в этом и смысл понятия «Империя»: элементы ее формировались и раньше, но только при Петре этот принцип по-строения власти и элиты сформировался окончательно.

Можно выделить три главных элемента петровского «импер-ского принципа». Это, во-первых, вождистский характер высшей власти (император становится «вождем в деле», по определению С.Соловьева). Это, во-вторых, принцип вертикальной мобильно-сти элиты в соответствии с личными заслугами (он стал доминиро-вать над принципом «родовитости», хотя и не мог полностью вы-теснить его). Это, наконец, в-третьих, закрепление принципа «службы» как абсолютно доминирующего в сфере личного само-обеспечения членов элитной касты.

Повторяю, имперские принципы Петра были в значительной мере декларативны («дискурсивны», в научных терминах), и в по-вседневности сплошь и рядом нарушались – особенно после ухода реформатора. Однако именно в этой «дискурсивности», смене ка-нонов и состоит главный смысл перехода от «Царства» к «Импе-рии». Именно переход к новому типу организации правящего клас-са (мобилизационный характер власти и уподобление государст-венной службы милитарной организации) и является тем, что принято называть Империей.

Я, разумеется, предвижу критику моей концепции, по крайней мере, с двух сторон. Апологеты «Российской империи» могут обви-нить меня в банализации и выхолащивании самого имперского принципа. С другой стороны, критики имперских реформ Петра (а их в нашей истории немало: от Щербатова и Дашковой к либе-ральным славянофилам и далее к И. Солоневичу) могут привести немало доказательств того, что петровские попытки создать «регу-лярное», прозрачное государство привели, напротив, к небывало-му мздоимству правящего класса и, в конце концов, – не к упоря-дочиванию, а к хаотизации общественных отношений.

Я опять-таки признаю «свою правду» за каждой из этих край-ностей. Но основная моя задача состояла в другом: найти ту ис-ходную точку, и те исследовательские инструменты, используя ко-торые только и можно содержательно проблематизировать глав-ную тему нашей конференции: что означает исторически пре-бывать «между Царством и Империей»?