60

ВТОРОЕ НОРМАННСКОЕ ВЛИЯНИЕ*

В.К. Кантор

Москва

1. Историософская тайна России

Возвращение России в Европу при Петре Великом совпало с появлением на карте мира Русской империи. Случайно ли это сов-падение? Уход от Московского царства, заявление Петра, когда ему поднесли титул императора, что Россия не будет очередной Византией, павшей от собственной слабости и ничтожества, сви-детельствуют о некоем сознательном историософском выборе Преобразователем новой ориентации в историческом и геополити-ческом пространстве: «Должно всеми силами благодарить Бога, но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии Греческой; надлежит стараться о пользе об-щей, являемой Богом нам очевидно внутри и вне, от чего народ получит облегчение»1 (курсив мой. – В.К.). До националистическо-го переворота Николая I все идейно-политичес-кие установки Пет-ра сохраняли свою жизненность. Империя означала наднацио-нальную парадигму, где европеизм играл роль сверхъидеи, на ко-торую ориентировались все народы государства. Напомню, что завоеванная Римом Эллада дала Риму религию и культуру, осво-бодив от национально-племенной узости, сделав империю евро-пейской, ибо Греция и была тогда Европой. Не забудем и того, что имперский Рим принял и наднациональную религию христианства, окончательно преодолев почвенную дикость2.

Титул императора был поднесен Петру Сенатом после заклю-чения Ништадтского мира, и Московская Русь стала отныне Рус-ской империей. Очевидно, не случайно и то, что именно война со Швецией разбудила гигантские силы Петра, инициировала по-строение новой столицы, где уже была в «высокой степени осво-енность земли вдоль Невы на рубеже 1700-х гг. Здесь уже были города Нотеборг и Ниен, а также сотни населенных пунктов разных размеров, от малых (1–2 двора) до крупных (в десятки дворов)»3. Скажем, на месте усадьбы Коносхоф (Konos Hoff) «после 1703 г. здесь был размещен Летний сад и Летний дворец Петра I»4. Но дело не только в том, что земля была освоена и даже не в том, что город был построен в тех местах, откуда когда-то началась русская государственность, где, по мысли историков, существовали до та-тар и до Московской Руси два «пра-Петербурга» – Ладога и Вели-кий Новгород, а в том, что построение в этом месте новой столи-цы

_______________________________

* Работа подготовлена при поддержке РГНФ (грант № 02-03-00068а).

раскрывает нам некую тайну того, чем в плане историософском и метафизическим является Россия, и почему лишь из этих мест могла обрести себя русская империя.

Начиная с Ивана Грозного, Московская Русь расширяется, идеологически еще при его отце сформулирована идея «третьего Рима» с претензией на имперскость. Но изоляционизм, характер-ный для Византии, окруженной варварами и не очень усвоенный Новгородско-Киевской Русью, но расцветший в отрезанной тата-рами от Европы Московии, оказался не в состоянии решить импер-ских задач. Как писал Федотов, «узкая, провинциальная культура Москвы оказывается непригодной для организации и одушевления этой колоссальной Империи. С Петра Россия считает своей мис-сией насыщение своих безбрежных пространств и просвещение своих многочисленных народов не старой, московской, а западно-европейской цивилизацией, универсальной по своим тенденци-ям»5. Почему же это было возможно? Посмотрим на восприятие русской пореволюционной эмиграции, заново оценившей роль Пе-тербурга как культурного феномена. Сошлюсь на того же Федото-ва: «В ту пору отмирали кровеносные сосуды по всему телу Рос-сии, и с особенной ясностью прощупывались естественные, гео-графические связи. Петербуржцы чувствовали: Москва на краю света, Украйна едва ли вообще существует, но близки, ощутимы Ладога, Новгород, Псков, Белозерск, Вологда»6, и возникала новая установка – «хранить святыни русского Севера, самое чистое и высокое в прошлом России»7. Иными словами, исток России вдруг был почувствован на Балтике, в Северной Европе. А в этом регио-не господствовали в конце первого тысячелетия по Р. Х. норман-ны, захватившие Ирландию и Северную Англию, часть Франции, Италии и т.п., открывшие Гренландию и первыми достигшие Се-верной Америки. Они основывали государства, включая туземные этносы в новые структуры, при этом усваивая местные языки и культуру, на которую в свою очередь оказывали влияние, втягивая захваченные племена в свои торговые предприятия («путь из варяг в греки»), давая им по сути свои имена. Нормандия во Франции, Русь в приневском и приладожском бассейне. В летописи сообща-ется, что пришли варяги-русь. Что такое «русь»? Французский ис-следователь европейского средневековья, замечает, что поначалу слово «русь» применялось «не к славянам, а к варягам, обосно-вавшимся в Восточной Европе. <...> Практически тождественное слово еще и сегодня обозначает шведов на финском (Ruotsi) и эс-тонском (Rootsi) языках»8. Впрочем, об этом писали и наши иссле-дователи – Р.Г. Скрынников, Е.А. Мельникова, В.Я. Петрухин и др.

Эта русь быстро ославянилась, и на перекрестье нескольких этносов возникло новое северно-европейское государство, Нов-городско-Киевская Русь, построенная, как заметил однажды Федо-тов, по федеративно-имперскому принципу, как союз небольших государств. К началу XI в., – пишет Скрынников, – «восточно-евро-пейская Нормандия решительно меняла свое обличье. Для пре-вращения ее в славянскую Русь недоставало последнего толчка. Таким толчком стало принятие христианства»9. Отныне для шве-дов Русь – это не Нормандия, а совсем иное, самостоятельное ев-ропейское государство. Постоянные военные столкновения Вели-кого Новгорода и Швеции с чередующимися победами и пораже-ниями говорит нам именно об этом. Русские князья старались как можно меньше пользоваться услугами варягов. Владимир Свято-славович просто спровадил их в поход на Византию, послав визан-тийскому базилевсу предупреждение об этом походе. Но сама Русь с Севера продолжила свое европейское завоевание по торго-вому пути до Черного моря. Причем Киев и Новгород были как два опорных пункта нового государства, из которых – в геополитиче-ском смысле – один, т.е. Киев (бывшая хазарская фактория Само-ватас) исполнял роль восточной столицы, был ближе к варварам-степнякам и кочевникам, а Новгород – западной, точнее северо-западной, более европейской с постоянными контактами с Ганзой и шведами.

Нашествие татар отрезало молодое северное государство от европейских центров. Причем принявший татарское иго князь Александр Невский в 1240 г. разгромил шведов, думавших вос-пользоваться ослаблением Руси, но брат Александра князь Анд-рей Ярославич вошел в антитатарскую коалицию, был разгромлен войском Неврюя и бежал в 1251 г. в Швецию, которая дала ему приют. Таковы символические моменты отношений со Швецией до становления Московского царства, потерявшего продуктивные кон-такты с Западной и Северной Европой, более того, почти забывше-го о своем северно-европейском истоке.

2. Борьба за владычество на Балтийском море

70–80-е гг. XVII в. расширившаяся до размеров империи за счет евразийских пространств и племен Московия находится на грани распада. Церковный раскол, бунты внутри столицы, кризис власти. Швеция преобразуется в этот период в империю. К момен-ту полтавской битвы, как пишет современный шведский историк, «шведской великодержавной империи перевалило за 150 лет. Ста-новление этого достопримечательного здания началось еще в 1561 г. Распад Тевтонского орденского государства создал к этому

времени вакуум силы в Прибалтике»¹⁰ . Как замечает этот же исто-рик, к концу XVII в. Швеция заключила три важных мирных догово-ра: в Оливе с Польшей, в Копенгагене с Данией и в Кардисе с Рос-сией. Добыча шведская была впечатляющей. «Польше пришлось отдать Лифляндию. Из немецкого фундамента вырвали провинцию Переднюю Померанию, часть Задней Померании, а также Висмар, Бремен и Верден. Дания потеряла Емтланд, Херьедален, Халланд, острова Готланд и Эзель, а также Сконе, Блекинге и Боуслен. У русских отобрали губернию Кексгольм и Ингерманландию, отрезав их таким образом от моря. Теперь наступила фаза упрочения, ко-гда шведское государство, подобно удаву, улеглось поудобнее, чтобы в тишине и покое переварить проглоченную добычу»11. Но . Московская Русь, отторгнутая от Балтики в XIII в. татарским завое-ванием, снова рвется к этому морю, которое русские называли Ва-ряжским и которое, по мысли И. Гердера, играло для Северной Европы роль Средиземного моря, т.е. культуросозидательного. Историческая память подсказывала Московии, что именно с Бал-тики пришла когда-то на Русь государственность, дав ей и значи-тельную роль среди средневековых европейских государств. Не забудем, что правившая Московской Русью династия вела свое происхождение от норманна Рюрика. Норманны IX в., шедшие на восток Европы и создавшие государство – Новгородско-Киевскую Русь, по мнению русских историков, были именно шведы и нор-вежцы: «Вторжения в страны Западной Европы осуществляли ви-кинги из Дании и Норвегии. В нападениях на Восточную и Южную Европу участвовали норманнские флотилии из Норвегии и Шве-ции»12

Надо сказать, что после утверждения Петербургской империи русские писатели любили подчеркивать значимость своей «Север-ной державы» апелляцией к могуществу варягов-норманнов: «Нор-манны жили в древней Дании, Швеции и Норвегии. Они нападали почти на все европейские державы. Первое нашествие их было в 795 году на Ирландию; в 814 появились при устье Эльбы; а с 840 прошли даже вовнутрь Франции вверх по Сене. 844-го показались они в Андалузии; а в 857 едва не взяли Рима. – Таково было могу-щество Севера и в самых давних веках!»13. Очень красноречив и характерен союз «и». «И в самых давних веках»!.. То есть русская империя прямая наследница норманнов. Карамзин писал: «Гос-подствуя на морях, имея в IX в. сношение с Югом и Западом Евро-пы – где на развалинах колосса римского основались новые госу-дарства и где кровавые следы варварства, обузданного человеко-любивым духом христианства, уже отчасти изгладились счастливыми трудами жизни гражданской, – варяги, или норманны, долженствовали быть образованнее славян и финнов, заключен-

ных в диких пределах Севера, и могли сообщить им некоторые вы-годы новой промышленности и торговли, благодетельные для на-рода»14. Не зазорным ему казалось, говоря о «Русской правде», признание в том, что «россияне получили свои гражданские уставы от скандинавов»15. Но это потом, после утверждения Петербург-ской империи.

А к XVII в. определяется новое русско-шведское противостоя-ние. К Балтийскому морю желал выйти еще Иван Грозный (вла-девший несколько десятилетий Нарвой). Уже при нем возникла явная необходимость строить новый тип государства, интуитивно царь пытался найти опору в истории, однако не только в варяж-ском предке, но в мифическом римском родстве: «В Московской Руси широкое распространение получила легенда о римских пред-ках царя. В XVI в. много сотен русских князей вели свой род от Рю-рика, но лишь Иван IV раздвинул рамки генеалогического мифа и выступил с претензией на родство через Рюрика с римскими цеза-рями»16. Однако, не решив имперской задачи найти идею общена-ционального блага, он по сути создавал восточную деспотию. Ибо именно Грозный был истинным наследником Орды, а потому уст-роил погром Великого Новгорода, города, хранившего заветы ев-ропейско-балтийской вольности, с которого пошла Русь как госу-дарство, города, изначально связывавшего русские земли с Балти-кой. Но и после Смуты мысль о Варяжском море не покидала московских царей, задумывался о нем отец Петра Великого Алек-сей Михайлович. Поэтому для Швеции было естественно высту-пить против московских варваров, чтобы оградить свое владыче-ство на Балтике. Но тут «явился Петр» (Пушкин). Русский историк начала XIX века Михаил Погодин замечал: «Петр преобразовал войско и обучил оное на Европейский манер. Что же? Ему надо было сражаться с Европейскими врагами, со Шведами, Прусаками, Поляками или Немцами, следовательно их оружием, их приемами, их тактикой и стратегией. На ружье с обухом идти нельзя. Или до-жидаться ему было Карла? Скажут: он сам напал на Карла. Но кто поручится, чтоб Карл, достигнув зрелых лет, оставил его в покое и не задумал кончить планов о северной монархии Карла Густава, которого он превосходил еще бранным духом?»17.

Еще более существенно, что Петр оценил великую задачу, вставшую перед страной, переросшей национальные границы, но не нашедшей алгоритма новой жизни, не сумевшей по-новому ор-ганизоваться, найти некую опору, на которой можно было бы ут-вердиться. Спасая страну, Петр построил империю. У нас часто называют империями и восточные деспотии – татарскую Золотую орду, и Ассирийское царство, и Персидское царство, а одновре-менно и Рим, и Византию, и Британскую империю – такое слово-

употребление привычно, хотя вынуждает к оговоркам18. Вместе с тем, можно разделить такие многонациональные государства на восточные деспотии, основанные на принципе тотального подав-ления человека, о чем писал немецкий культур-философ Карл Витфогель ХХ века (Die orientalische Despotie. Eine vergleichende Untersuchung totaler Macht. Koln, Berlin. 1962), и на империи, кото-рые предполагают некоторую самодеятельность личности и из-вестную правовую ее защищенность, а также идею общего блага включенных в империю народов. В империи возникает идея зако-на, которому следует и император, не случайно наиболее разрабо-танный кодекс гражданского права – это кодекс императора Юсти-ниана. Об этом забота и Петра, говорившего: «Когда Государь по-винуется закону, то да не дерзнет никто противиться оному»19. Именно универсалистский принцип становится показателем воз-никновения государства имперского типа: «Выход государства, да-же непрерывно растущего, из его привычной геополитической сферы есть тот момент, когда количество переходит в качество: рождается не новая провинция, но Империя, с ее особым универ-сальным политическим самосознанием»20. Надо сказать при этом, что имперскую инициативу Петр перехватил именно у шведов.

3. Новая историко-культурная ситуация:

смена государственных задач

Если раньше норманны создавали среди полудиких племен государства, то теперь на пути Карла XII были уже сложившиеся государства, завоевание которых требовало нового устроения – не просто государственного, а имперского. Но империя нуждается не только в завоевательной силе, а еще и в умении структурировать и управлять складывающейся по-новому державой. И здесь шведы и московиты повели себя по-разному, эта разность позиции опреде-лила их судьбу в борьбе, а зависела она от их властителей – Кар-ла XII и Петра I. За их схваткой наблюдала вся Европа.

В чем же разница? Любопытно также, что сами эти историче-ские деятели воспринимали свои деяния и себя на уровне миро-вых героев древности. Весьма показательны слова Петра: «Когда государь желал учинить мир с Карлом XII и о том ему предлагал, то король отвечал надменно: “Я сделаю мир с царем тогда, когда буду в Москве”. На сие Петр Великий сказал: “Брат Карл все меч-тает быть Александром, но я не Дарий”»21.

а) В Московской Руси до Петра при всей ее политической и военной слабости – невероятное национальное самодовольство и самомнение. Дело в том, что в конце XV в. при Иване III Московия из татарского улуса стала самодержавным суверенным государст-

вом, к тому же единственным независимым православным госу-дарством. Это породило чувство национальной гордости. Но само-упоение не могло не привести к катастрофе, которая вылилась в Смуту, из которой Русь не могла выбраться до Петра. XVII в. рус-ские историки называют «бунташным». Бунт стал составной ча-стью государственной жизни. На это накладывалось отсутствие законов, ибо, как показал Б.Н. Чичерин, «в Московском государстве почти все совершалось не на основании общих соображений, а частными мерами; оно управлялось не законами, а распоряжения-ми»22. И однако сохранялась установка, что нам не у кого учиться, что мы лучше всех, ибо мы третий Рим. Петр решительно меня-ет национальную парадигму, национальную установку. Пафос его деяний: мы в распаде, ничего не умеем и, чтобы стать подлинным третьим Римом, могучей империей, мы должны заново организо-ваться и – самое главное – учиться у тех, кто нас всех сильнее. Как утверждал Петр Яковлевич Чаадаев, «ничто великое или плодо-творное в порядке общественном не появляется, если оно не вы-звано настоятельной потребностью, и социальные реформы уда-ются лишь при том условии, если они отвечают этой потребности. Если бы Петр Великий не явился, то кто знает, может быть, мы были бы теперь шведской провинцией, и что, скажите, поделывала бы тогда наша милейшая историческая школа (т.е. славянофилы – В.К.)»23.

Но кто же были учителя?

Обычно называют голландцев, англичан и немцев. Но Петр учился, прежде всего, у сильнейших себя, а сильнейшими были шведы. Все его действия, начиная с построения флота, создания армии, выхода в устье Невы («Отсель грозить мы будем шведу»), построение Петербурга, в которое он окончательно поверил после полтавской победы («Ныне уже совершенно камень во основание С.-Петербурга положен с помощью Божиею», – писал Петр после Полтавы24) были связаны со стремлением закрепиться на балтий-ских берегах. Противники Петра удивлялись его двадцатилетней настойчивости в утверждении России на берегах Балтийского мо-ря, но история подтвердила правоту его усилий. Погодин, историк скорее славянофильского толка, высоко оценил это усилие Петра: «Не думаю я, чтоб кто-нибудь сказал еще, что нам не нужны были берега, и Петр Первый должен был оставить их за Шведами, По-ляками, Турками: в таком случае вопрос о самом политическом существовании России подвергся бы сомнению, о существовании, без коего нельзя б было теперь и рассуждать о действиях Петро-вых»25.

б) Увлеченный завоеваниями Карл XII вместо устроения Шве-ции и организации завоеванного ведет себя как древний викинг,

стремясь к новым победам. Но присоединенное надо структуриро-вать. Это у Карла не получается («воинственный бродяга», «герой безумный», – так определяет его Пушкин). Карл язычески верит «счастию», Петр верит в Бога и в науку.

Пушкинская «Полтава» явилась своего рода синтезом русских представлений о двух властителях. Петр выступает здесь как строитель, обуздывающий хаос, Карл как носитель хаоса, авантю-ры. Это ясно из слов Мазепы, сделавшего ставку на шведского ко-роля в надежде освободить Малороссию:

Пропала, видно, цель моя.

Что делать? Дал я промах важный:

Ошибся в этом Карле я.

Он мальчик бойкий и отважный;

Два-три сраженья разыграть,

Конечно, может он с успехом,

К врагу на ужин прискакать,

Ответствовать на рану смехом;

Не хуже русского стрелка

Прокрасться в ночь ко вражью стану;

Свалить как нынче казака

И обменять на рану рану;

Но не ему вести борьбу

С самодержавным великаном:

Как полк, вертеться он судьбу

Принудить хочет барабаном;

Он слеп, упрям, нетерпелив,

И легкомыслен, и кичлив,

Бог весть, какому счастью верит...

Петр же, как были убеждены многие русские писатели, был ис-тинный христианин, веривший не языческому счастью, а Богу. Уча-стник войны 1812 г. Федор Глинка писал: «Наш Великий Петр, и наш незабвенный Суворов были истинные герои-христиане. <...> “Ве-рующим все возможно!” – говорил и Петр под Полтавою, приказав окроплять святою водою войско, выступившее из окопов в поле»26. «Он весь как Божия гроза», – так определяет Петра Пушкин. И в этом-то и было, по их мнению, отличие Петра от его противников.

Боровшийся с хаосом внутри своей страны, Петр продолжил эту борьбу в столкновении с внешним врагом. Как писали историки, начиная с Вольтера, Петр по характеру сложнее Карла (он к тому же и старше его); его организаторская способность выше; круг его интересов шире. Карл великолепный тактик, Петр глубокий стратег и государственный хозяин. Петр устроитель империи. При Пет-ре «великорусское государство перерождается во Всероссийскую

империю, господствующую над многоплеменной страной, где рус-ский элемент только основа и спайка, организующая и ассимили-рующая сила. XVII в. – типичная “переходная эпоха”, которая за-кончится формальным разрывом русской государственности с ве-ликорусским центром в Петербургской, Всероссийской империи»27.

Но при этом для Петра Карл – гость, купец, который продал ему военный товар, – науку побеждать.

Но где же первый, званый гость?

Где первый, грозный наш учитель?

Чью долговременную злость

Смирил полтавский победитель?

4. Эпоха Петра Великого как эпоха второго норманнского

(варяжского) влияния

Петр перенимал у шведов принципы обучения военному делу, строения домов, площадей: «После сражения при Полтаве Петр Великий принимал в свою службу всех шведских офицеров, кото-рые объявили желание служить ему и присягнули, по бoльшей час-ти с теми же чинами, какие они имели в шведской службе», а ули-цы Петербурга «были изрядно вымощены; а к работе сей употреб-лены были шведские пленники»28. По словам современных картографов, «единая конфигурация застройки Петербурга к концу 1724 г. во многом соответствует конфигурации освоенных терри-торий и размещению поселений шведского периода»29. Если срав-нить карту Петербурга и Стокгольма увидишь некое явное сходст-во. Петр даже пытался построить по шведскому образцу государ-ственные учреждения30. Как и шведские короли, он становится главой церкви. Но главным результатом было построение импе-рии, опирающейся на Балтийское-Варяжское море. Двух империй на одном этом море быть не могло. Падение Швеции как империи привело к становлению Российской империи. Именно победа в полтавском сражении, по словам Петера Энглунда, «позволила России занять соответствующее место на арене мировой исто-рии»31.

Петр не боялся учиться у европейцев, ибо был уверен, что от-крытая миру Россия, способная к усвоению новых смыслов, оста-нется Россией, не потеряет себя, ибо ставил задачи не национа-листические, а имперские. Именно эта способность учиться, тем самым омолаживать страну, ведь наука – дело молодых, и верить в силы собственного народа восхищала Пушкина в Петре:

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра.

Суровый был в науке славы

Ей дан учитель: не один

Урок нежданный и кровавый

Задал ей шведский паладин.

Но в искушеньях долгой кары,

Перетерпев судеб удары,

Окрепла Русь. Так тяжкий млат,

Дробя стекло, кует булат.

«Полтава», 1828 (курсив мой. – В.К.)

Новая столица была построена в устье Невы, где «в IX веке <...> начинался великий путь из варяг в греки; этим путем в поло-вине века началась Россия»32. В каком-то смысле Санкт-Петербург перенял на себя функции Ладоги и Великого Новгорода (этих двух «пра-Петербургов»), откуда пошла инициированная варягами рус-ская государственность. Петр Великий здесь выступил оппонентом Ивана Грозного, устроившего завершающий погром Великого Нов-города (после Александра Невского и Ивана III). Как писали рус-ские историки, Смута была прямым следствием злодейств Ивана Грозного. Поразительно, что, затеяв неудачную Ливонскую войну за выход к Балтике, называя себя немцем, Рюриковичем, Грозный даже не подумал о геополитических традициях Руси. Петр – интуи-тивно, а может, и сознательно – оказался наследником этих тради-ций. Сошлюсь на Лотмана: «Петербург был задуман как морской порт России, русский Амстердам. <...> Основание города, который бы функционально заменил разрушенный Иваном IV Новгород и восстановил бы и традиционный для Руси культурный баланс ме-жду двумя историческими центрами, и столь же традиционные связи с Западной Европой, было необходимо. Такой город должен был бы быть и экономическим центром, и местом встречи различ-ных культурных языков»33. Таким образом, результатом второго норманнского влияния, как и в первом случае, было становление российской государственности. Но и нечто гораздо большее. Нель-зя не согласиться с современным историком: «Столица России по-сле длительного странствования вновь вернулась к исходной точ-ке, а Россия снова вошла в систему объединяющей земной шар европейской цивилизации. Вернулась, приведя с собой в Европу целую гигантскую “Скифию”»34. Вернувшись на берега Балтики, Россия снова указала на то, что является североевропейским го-сударством, хотя и расширившимся до немыслимых размеров. Пространства эти надо было освоить, оживить, культивировать, цивилизовать, многоплеменные народы объединить общим дви-жением. Это и попытался проделать Петр, создавший из национа-

листического Московского царства грандиозную Российскую импе-рию, одушевленную универсалистской европейской идеей с рав-ными законами для всех народов, населявших ее. Изменилось и отношение с Европой.

Сегодняшний интерес к Петербургской России имеет вполне очевидный экзистенциальный характер. Значимость петербургско-го периода для будущего нашей страны поняли последние русские эмигранты, увидевшие конец сталинизма, падение Хрущева и по-явление диссидентского движения. Владимир Вейдле в конце 60-х писал: «Петербургская Россия воссоединила Московию с Западом, завершая единство Европы, утвердилась в ней, приобщилась ее духовному богатству и приумножила его от собственной полноты. Нынешняя, если хочет ей наследовать, должна заново прорубить окно – не в Европу даже на первых порах, а в свое близкое, род-ное, но наполовину неведомое ей, украденное у нее прошлое. Со-единяясь с ним, как того ищет пореволюционное молодое поколе-нии, она соединится и со всем другим, что от нее прячут или пред-ставляют ей в фальшивом свете: с европейским прошлым, столь же своим, столь же нужным ей, как и свое, и со всем настоящим, без дискриминации, но и разумно, а не наобум, для построения единого для всех европейского будущего»35. Насколько справед-ливыми оказались слова русского мыслителя, мы видим нынче в наших усталых и пессимистических разговорах о необходимости призвания «новых варягов», а также в очередных возвратах (хотя бы научных и публицистических) к опыту петербургской империи.

¹Петр Великий в его изречениях. М., 1991. С. 88.

²«Навряд ли историк христианства может совершенно обойти вниманием ту среду, в которой преимущественно утверждалась новорожденная Церковь, а следователь-но, вполне пренебречь античным язычеством – ведь новообращенными христиана-ми от апостольских времен были главным образом жители греческих городов под-властного Риму Средиземноморья. Христианство явилось вместе с Империей (и уже св. Евсевий находил такую одновременность знаменательной), так что языче-ство и христианство можно рассматривать как религиозные альтернативы Империи и всей обнимаемой Империей цивилизации – предпочтение христианской альтерна-тивы не означало отказа ни от Империи, ни от цивилизации, хотя реально вскоре за победой христианства последовала гибель того и другого. Однако гибель эта никак не была окончательным уничтожением и долгое время вообще не расценивалась как гибель, причем подобный взгляд на историю (“средневековый”) ничуть не менее обоснован, чем нынешний (совпадающий с “гуманистическим”), потому что Импе-рия, пусть расколотая и ослабленная, продолжала существовать во всяком случае до 1453 г. и цивилизация тоже продолжала существовать, раз существовала школа, где по-прежнему учились читать по Вергилию и по Гомеру» (Рабинович Е.Г. Гомеро-вы зачины // «Aequinox». Сборник памяти о. Александра Меня. М., 1991. С. 44).

³Семенцов Сергей. Система поселений шведского времени и планировка Санкт-Петербурга при Петре I // Шведы на берегах Невы. Стокгольм, 1998. С.132.

⁴Там же. С.133.

71 5 Федотов Г.П. Новое отечество // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. В 2-х т. Т. 2. СПб., 1992. С. 247. 6 Федотов Г.П. Три столицы // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. В 2-х т. Т.1. СПб., 1991. С. 54. 7 Там же. С. 55. 8 Мюссе Люсьен. Варварские нашествия на Европу. Вторая волна. СПб., 2001. С. 265–266. 9 Скрынников Р.Г. История Российская. IX–XVII вв. М., 1997. С. 55. 10 Энглунд Петер. Полтава. Рассказ о гибели одной армии. М., 1995. С. 24. 11 Там же. С. 25. 12 Скрынников Р.Г. История Российская. С. 8. 13 Глинка Ф.Н. Письма к другу. М., 1990. С. 239. 14 Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I–IV. Калуга, 1993. С. 62. 15 Там же. С.159. 16 Скрынников Р.Г. Третий Рим. СПб., 1994. С. 87. 17 Погодин М.П. Петр Великий // Погодин М. Историко-критические отрывки. М., 1846. С. 345–346. 18 «В отличие от евразийцев мы признаем безусловным бедствием создание мон-гольской Империи Чингисхана и относительным бедствием торжество персидской монархии над эллинизмом. С нашей точки зрения, Империя Александра Великого и его наследница – Римская – создали огромные культурные ценности» (Федо-тов Г.П. Судьба Империй // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Избранные ста-тьи по философии русской истории и культуры. В 2-х т. Т. 2. СПб., 1992. С. 305). 19 Петр Великий в его изречениях. С. 32. 20 Там же. С. 306. 21 Нартов А.К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Петр Вели-кий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. Париж – Москва – Нью-Йорк. 1993. С. 308. 22 Чичерин Б. Областные учреждения России в XVII в. М., 1858. С. 577. 23 Чаадаев П.Я. А.И. Тургеневу. 1 ноября 1843 // Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1987. С. 267. 24 Вот что писал в 1737 г. по свежим следам секретарь прусского посольства в Рос-сии: «До Полтавской победы у Петра мало было надежды удержать за собой вла-дение Петербургом; с другой стороны, там сначала оказалось столько неудобств для заведения флота, что они отпугнули бы всякого другого, кроме него» (Фокке-родт Иоганн-Готтгильф. Россия при Петре Великом // Неистовый реформатор. М., 2000. С. 51). 25 Погодин М.П. Петр Великий. С. 347. 26 Глинка Ф.Н. Письма к другу. С. 369. 27 Пресняков А.Е. Московское царство // Пресняков А.Е. Российские самодержцы. М., 1990. С. 429–430. 28 Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным // Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. С. 343, 346. 29 Семенцов Сергей. Ук. соч. С.136. 30 «Признавая шведов своими учителями в военном деле, он думал, что так же точ-но и их учреждения, по благоустройству и государственным доходам, можно с таким же хорошим успехом ввести в свое царство. И до того допустил он овладеть собой такому предубеждению, что не советуясь ни с кем, в 1716 году тайно послал он од-ного человека в Швецию, надавав ему множество денег, чтобы только достать нака-зы и правила тамошних коллегий. Они так понравились ему, что без дальнейшего исследования, годятся ли еще подобные учреждения, да и насколько годятся в Рос-сии, он быстро решился ввести их у себя и для этой цели велел набрать себе на 72 службу у немцев порядочную толпу людей, которые должны служить в этих колле-гиях вице-президентами, советниками и секретарями. В начале 1719 года все эти учреждения открыты были в Петербурге» (Фоккеродт Иоганн-Готтгильф. Россия при Петре Великом. С. 36). 31 Энглунд Петер. Ук. соч. С. 9. 32 Соловьев С.М. Сочинения. История России с древнейших времен. Кн. VII. Т.14. М., 1991. С. 620. 33 Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т. II. Таллинн. 1992. С. 20. 34 Мачинский Дмитрий. Русско-шведский Пра-Петербург // Шведы на берегах Невы. С.16. 35 Вейдле В. Пора России стать снова Россией // Вейдле В. Безымянная страна. Paris. Ymka-Press. 1968. С.159.