КАПИЛУПИ СТЕФАНО МАРИА

Проблема грехопадения в русской культуре и современная западная экзегетика

В исследовании анализируется постановка проблемы грехопадения и всеобщего спасения в русской культуре до и после Достоевского, в свете отношений между восточным и западным богословием и в связи с историко-филологической экзегетикой XX в.

Три ответа религиозной христианской традиции на вопросы мироздания и мировой цели, взятые в своем чистом, догматическом и простом виде, как известно, таковы: творение земного рая, грехопадение как причина смерти и искупление через воплощение Бога (которое необходимо для возврата мира в первоначальное, духовно-чистое и вечное состояние). Но в этом виде рецепты ортодоксально-христианской концепции спасения для героев Достоевского не оказываются достаточными, особенно если их воспринимать как однозначные ответы. Вера – пророчествовал святой Павел – это “skólops tè sarkì”, "жало в плоть" вопросов (2 Кор 12, 7), скорее чем список ответов. Как смирить традиционное восприятие грехопадения с православным ученьем о натуральном «обожении» космоса? В действительности русские мыслители, критикуя Запад, пользуются его аргументацией. Мнение исследователя в том, что и на Западе, и на Востоке не достигаются равновесие и здравая граница в метафизике между «правилом» и «формой», хотя западная экзегетика XX века помогает лучше проникнуть в суть проблемы отношения между грехом и смертью. При внимательном прочтении Книги Бытия смерть как следствие первородного греха оказывается только одной из возможностей.

Переходя на официальные тексты Русской Церкви, еще со времен эпископа Геннадия Новгородского, русский перевод Евангелия опирался и опирается до сих пор, более на латинскую версию, чем на греческую. Это явно противоречит провозглашенному православием русскому Символу Веры. Особенно, и это прямо касается нашего размышления, вполне соотносится с латинской версией до сих пор общепринятый русский перевод посланий святого Павла. Из этого исходит странный факт: с одной стороны, учение святого Августина о первородном грехе, связанное с его учением о радикальной противоположности между "natura" и "gratia", официально отвергнуто православием. С другой стороны, оно незаметно утверждается в русском православии через тот самый латинский перевод греческого текста посланий святого Павла, который влиял на мысль самого Августина: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили» (Рим 5, 12). «В нем» - это перевод с латыни «in quo», который представляет собой неточный перевод оригинального έφ'ω, обозначающего, в свою очередь: «поскольку», «из-за того, что» (а в современной Библии на итальянском языке находится, например, только правильный, то есть «греческий» вариант)[1].

В этом определенном контексте, утверждается, что смерть перешла «во всех человеков» не потому что в нем, то есть в Адаме, они согрешили, но только потому, что все согрешили: каждый сам по себе. Русские сохранили и то и другое: и оригинальное «потому что», и латинский перевод «в нем». Но таким образом остается все-таки главным смысл, переданный словосочетанием «в нем». То есть оказывается главной в почве русского православия та католическая идея о кровавом наследстве вины Адамовой, которую официальное православное богословие считает спорной теологемой, предпочитая более тонкое понятие о солидарности в грехе: «…Всякий пред всеми и за всех, и за все виноват» (Академическое издание творчества Ф. М. Достоевского: 14, 262). Так, как, между прочим, склонна думать и современная католическая интеллигенция.

Теологема спорна (в смысле того, что вызывает споры и разногласия между христианами) также потому, что она тесно связана именно с той радикальной противоположностью «природы» и «благодати», которая, между прочим, вызвала со временем у христиан, кроме ужасного заблуждения о тревожной необходимости крестить детей, иначе считавшихся однозначно предназначенными к Аду, также необходимость определить, например, догму о «непорочном зачатии» Девы Марии, православием не принятую. Известно, что Достоевский последние минуты своей жизни проводил в созерцании Мадонны Сикстинской Рафаэля. Это было для него идеал красоты и идеал чистоты человечества. Он же не занимался богословскими нюансами, но вся эта проблематика о первородном грехе, несомненно, пересекает целое его творчество. 

Также и вопрос о спасительной миссии Христа связывается с вопросом о значении человеческого творчества, который занимал Достоевского, а затем и Бердяева. Воплощение Бога, если обратить особое внимание на слова литургии “ради нас и ради нашего спасения”, не исчерпывает свое значение в контексте искупления.

Творчество и Воскресение приобретают свою главную и тайную, неистощимую и неисчерпаемую (не загадочную) роль. Если “только Один”, то есть Бог, “Добр”, то место встречи Бога и человека в актуальном проявлении Логоса - не просто доброта, а именно Красота, которая, как сознание человеческого достоинства и вера в Божественное прощение, не отрицает реальности грехопадения, но преображает ее.